Антология русского советского рассказа (60-е годы)

Подъехав к дому, где жил Грачев, Харитонов вспомнил, как приходил сюда первый раз, много лет назад. Это было в день рождения Ивана Акимовича. По заводской традиции, существовавшей с военных лет, Грачев никого в гости не звал. И по той же военной традиции Анна Петровна в этот день ничего праздничного не стряпала. Те, кто приходил, несли с собой свертки и бутылки, складывали все на кухне, и только тогда Анна Петровна незаметно вытаскивала из буфета, из холодильника свое, припасенное к этому дню. Сложился на заводе особый круг тех, кто приходил к Грачеву в день рождения. Набиваться в этот круг не полагалось. Харитонов долгое время даже не знал, кто ходит и как приглашают новых. Но однажды ему показалось, что на сей раз его пригласят. Было какое-то предчувствие, что это сбудется, а к предчувствиям своим Харитонов относился серьезно. В обеденный перерыв он съездил в город, купил разную редкостную снедь и бутылку вина. А потом всю вторую половину дня понапрасну ждал телефонного звонка или еще какого сигнала. Не дождавшись, просидел в цехе лишний час, а потом, огорченный, побрел к проходной с портфелем, в котором булькала тяжелая бутылка, и прикидывал что же сказать жене, какие изобрести поводы для нежданного домашнего пиршества.

У проходной на лавочке сидел Семеныч.

— А я тебя жду, — сказал он Харитонову.

И они пошли вместе, в чем не было ничего особенного, потому что все жили в этих заводских домах и дорога домой была общая. Только у гастронома (тогда он был еще продмаг) Семеныч сказал:

— Зайдем-ка. Надо чего-нибудь прихватить для Грачева.

И Харитонов, небрежно помахав портфелем, ответил:

— А я уже прихватил…

Он помнил эту минуту своего торжества со всеми подробностями: какая была погода, какой был на нем костюм, как полуудивился-полувосхитился Семеныч его прозорливостью, как встретили их с Семенычем у Грачева и как он, Харитонов, все-таки оплошал: не надо было нести ничего дорогого, а, наоборот, выбирать попроще, позабористей.

Видно, эти воспоминания затуманили его голову. Войдя к Грачевым и увидев Ивана Акимыча, распростертого на диване, Харитонов понес сущую нелепицу:

— Рощина вызывали? Я позвоню. Он приедет!

И осекся, внезапно осознав, что даже сам Рощин, крупнейший специалист по сердечным болезням, Грачеву уже не поможет. И не поможет любое разновейшее лекарство, которое он, Харитонов, добыл бы хоть из-под земли. И не поможет вся медицинская академия, которую он, Харитонов, тоже бы сумел привезти в эту комнату, к этому человеку, распростертому на диване, — к его, Харитонова, товарищу и другу.

Так он второй раз узнал, что Грачев умер.

…Анна Петровна, кажется, даже не слышала, что говорил Харитонов.

Софья Михайловна слышала, ее привычно резануло имя Рощина — не раз звучало это имя у постели ее больных, когда конец близок и ничего нельзя сделать, а люди как бога звали Рощина, молились на Рощина, как будто бог мог сделать больше, чем она, земная женщина, со своим старым чемоданчиком, со своими ампулами и рассчитанными минутами.

Харитонов отошел к окну, глядевшему во двор. В заводских домах ложились рано, почти все окна окрест были темными. Но одно, затем другое вдруг вспыхнули, как от внезапного удара в стекла. И Харитонов понял, что все эти окна сейчас начнут просыпаться, и люди придут сюда, к дому, где лежит мертвый Грачев.

Он уже видел однажды, как в неурочный час просыпаются заводские дома. Харитонов был тогда секретарем парткома завода. В третьем цехе случилась авария, он прибежал туда и делал все, что делали другие, и его сильно обожгло, и страшнее боли был запах паленой плоти, человечьей плоти, от которого он не мог отделаться долго.

Один парень был тогда тяжело ранен. Его увезли на санитарной машине, умчавшейся с пронзительным воем по ночным молчащим улицам. И вот тогда начали освещаться окна в домах. Грачев и Харитонов стояли в директорском кабинете и смотрели, как вспыхивают огни, а потом пошли к проходной встретить тех, кто придет в тревоге за своих близких, в тревоге за свой завод.

— Ты запоминай всех, кто пришел, — сказал Грачев Харитонову.

С тех пор были эти люди у Грачева на особой заметке — считал он себя перед ними в долгу за ту ночь.

Окна заводских домов торопливо, беспорядочно вспыхивали, показывая внутренности комнат, будто кто-то невидимый взрезал и взрезал дома кончиком скальпеля.

Харитонов резким движением задернул плотную штору и обернулся. Невыносимо было для него видеть Грачева мертвым, видеть сползшие набок ноги в теплых домашних носках. Харитонов прошел в кабинет и открыл низенький шкафчик, где Грачев — обычно спавший в кабинете, на продавленном диване — держал постель. Сунув обратно в шкафчик подушку и простыни, Харитонов вернулся в столовую с клетчатым толстым пледом, укрыл им тело Грачева и затрясся — бесслезно, беззвучно: в третий раз он понял, что Грачева уже нет.

И тогда Харитонов позвонил домой жене.

— Я выхожу, — сказала она, услышав его голос. Стало быть, жена уже знала.

— И Татке скажи, чтоб пришла.