Антология русского советского рассказа (60-е годы)

От этих воспоминаний Харитонову на минуту почудилось, что в машине еще живет горьковатый вкус степного ветра. А может, и не почудилось, потому что Серега вполне мог держать под сиденьем или под ковриками охапку сохнущей сизой полыни.

Обогнув заводской клуб, Серега остановил машину у служебного входа. Гроб с телом Грачева был уже перевезен в клуб и установлен в просторном, слабо освещенном вестибюле, на том самом месте, где зимой ставили елку.

Елочная суета так и лезла Харитонову в глаза, в уши, пока он шел через тихий пустой вестибюль туда, где стоял гроб. Скольких трудов, скольких синяков стоил когда-то Грачеву и ему этот клуб — каждая люстра, каждый беломраморный пролет лестницы и особенно мозаичный пол! А выговор за то, что прихватили на клуб кое-что из материалов, отпущенных на новый цех? Все снесли. И до сих пор нет во всем городе клуба, равного этому.

У гроба, на свинченных в единый ряд мягких театральных креслах, сидели несколько заводских стариков. Родных Грачева здесь не было, жену и сына уговорили провести эту ночь дома и приехать к гробу только утром. Все складывалось так, как нужно было Харитонову.

— Товарищи, пройдем минут на десять в кабинет директора, — сказал он старикам. — Надо кое-что решить.

Он и сам не знал, почему назвал им десять минут, когда только что, выходя из машины, сказал, что четверть часа вестибюль будет совершенно пуст — ровно четверть часа. Столько лет двое людей встречались урывками, встречались тайком — так они и простятся. Харитонов сделал это не для женщины, он сделал это для Грачева.

Прошло немногим больше четверти часа. С улицы донесся короткий автомобильный сигнал — Серега давал знать, что она вышла, что она в машине. Они не уславливались, как быть дальше, когда она выйдет, но тут Серега разобрался сам, — не дожидаясь Харитонова, черная «Волга» тронулась со двора.

Старики побрели обратно в вестибюль — сидеть рядком в мягких креслах, неторопливо вспоминать разную старину, и добрую и недобрую, тешить этими воспоминаниями и себя и усопшего.

Харитонов посидел с ними, поговорил. Он и раньше знал, что у людей этого возраста существует сложившаяся в результате самых тонких и скрупулезных подсчетов невидимая, но вполне живая очередь на уход в иной мир, очередь, в которой каждый точно помнит свое место. Из разговора стариков Харитонов понял, что Грачев чуточку поспешил, но вообще-то время его уже подходило. Не по годам, а по многим другим основаниям. Стариков вроде бы даже успокаивало, что и в этом, ими самими не управляемом деле все же хранится достойный порядок и демократия.

Харитонов был всегда дружен с заводскими стариками, но в своем ночном неторопливом разговоре они держали его на дальней дистанции, как человека, которому еще рано занимать место в их живой очереди. А он все сидел, не уезжал, хотя знал, что Серега уже вернулся за ним и ждет у главных, парадных дверей клуба.

Потом Харитонов встал, подошел к изголовью гроба. Оставалась эта ночь и завтрашнее утро, когда он мог еще что-то сделать для Грачева, и оставалось последнее большое мероприятие, о котором в городе скажут — кто с восхищением, кто с завистью: «Грачев со своим Харитоновым» или «Харитонов со своим Грачевым». Последнее мероприятие. Такое, что все запомнят.

…На следующий день с утра к заводскому клубу стали собираться люди. Шли делегации всех заводских цехов с огромными венками. Шли делегации с других заводов и фабрик района, они тоже несли венки.

— Девяносто венков, — сказал Харитонову встретивший его у клуба Белобородов.

Под присмотром директоров школ несли самодельные венки старшеклассники. Директора ревниво оглядывались на венки других школ, сравнивали, чей красивее, — в любом деле, даже самом прискорбном, продолжалось их детски азартное соперничество, борьба за первое, второе, третье место на районном пьедестале.

Харитонова сначала смутило, что в похороны Грачева райкомовцы из чрезмерного усердия вовлекли и школы, но потом он подумал: кто, как не Грачев, был опорой всей районной политехнизации, списывая для школ устаревшие и неустаревшие станки, кто, как не Грачев, был опорой перевоспитания в труде, принимая в цехи самых непутевых, списанных педагогикой ребят.

Двадцать три школы были в районе, и все принесли по венку. Потом прибыл венок от районного Дома пионеров, от детской технической станции, от юношеского клуба «Бригантина», созданного год назад при заводских домах и выколотившего из Грачева какие-то электрогитары, позарез необходимые для эстетического воспитания.

Гроб с телом Грачева был как плетнем огорожен пышными венками. От запаха хвои и вянущих астр кружилась голова у тех, кто с траурными повязками на рукавах становился к гробу.

Харитонову тоже повязали на рукав черную с красным ленту, ему полагалось стать у гроба рядом с главным инженером завода, председателем райисполкома и одним командированным из министерства, который то ли на самом деле прилетел специально на похороны, то ли подгадал к этому дню другие, земные дела.

Когда они гуськом шли к гробу, Харитонова на секунду перехватил начальник районной милиции.