Антология русской мистики

После роскошного обеда и длинного концерта общество разъехалось. Нас, молодых людей, пригласил к себе один общий товарищ, и мы целым роем отправились погреться у него. Дольский был с нами. Вечер прошел в шумных разговорах и непринужденном пировании. Как водится на братских сборищах молодежи, разговор обратился на женщин, и каждый, как тоже водится между благородными людьми, каждый стал исповедовать громко и подробно свои удачи прошлой недели, свои надежды для следующей. Как много имен, облеченных чистою непорочностью, выходит из таких бесед чернее грязи, в которой их попрали легкомыслие, неблагодарность и хвастовство этих флюгеров, которым женщины вверяются со всею неосторожностью любящих сердец! В этот раз я молчал. Моя необычайная скромность изумила собеседников. Они приступили ко мне с вопросами, начали шутить, и — не знаю, какой демон внушил мне мысль: заодно спасти перед друзьями молву о моей непреодолимости и нанести удар предмету неугасимой враждебности! Я вспомнил платок, вспомнил перчатку — и они мигом полетели на стол. "Вот вам и ответ и рассказ мой. Смотрите!" То и другое схватили жадно; обе вещи пошли переходить из рук в руки. Перчатка первая пришла к Дольскому. Я наблюдал. Он готовился было отдать ее без замечания, как вдруг, казалось, поражен был невольным любопытством: ему бросился в глаза оттиск кольца, слишком известного, оставшийся на гибкой лайке… Он пристально осмотрел перчатку, поднес ее к лицу; я видел, как он узнал ее по запаху любимых духов Юлии, которыми перчатка напиталась на ее руке. Дольский вырвал платок у соседа, быстро отыскал метку, и все лицо его взволновалось, когда он прочитал знакомые буквы J.I., вышитые по тонкому батисту.

Бледный, как полотно, стиснув зубы Дольский бросил на меня взор, который уничтожил бы меня своей выразительностью, если бы я не был укреплен ненавистью и завистью. "Итак, г-н Валевич, эти залоги говорят, что вас должно поздравить с новою победою?" — сказал он.

Голос его был отголоском ужасной бури.

"Да — отвечал я с двусмысленной улыбкой, — но поздравляйте умеренно — победа не много хлопот мне стоила. Дама, подарившая меня этим на память, довольно нежна и так легкомысленна, что уступки ей не в диковинку. Но только, право, она миленькое и пламенное существо и стоит осушить бокал в честь ее плутовских глазок». Я выпил и предложил Дольскому выпить со мною. Он молчал. Он хотел отвратить всякое объяснение предосудительное для Юлии. Я продолжал: "Знаете ли, что эта приятельница моя долго кокетничала, долго ловила меня? Она влюблена в меня по уши. И как она мастерски притворяется! Как чинно она морочит добрых людей! Глядя на нее, никто не поверил бы, что она сущая вертушка — посудите сами — я ее назову".

Меня прервала чья-то рука, свинцом палящим упавшая мне на плечо. Дольский, весь трепещущий, с сверкающими глазами, уже возле меня.

"Довольно — шепнул он мне на ухо, — довольно. Если в вас есть еще хоть немного чести и совести — замолчите! Не порочьте имени ангела, не оскверняйте языка вашего ложью! Да, слышите ли, милостивый государь, ложью! Благодарите мою руку, что она еще повинуется рассудку, а не мщению! Берегу ее, а не вас. Завтра, чем свет, прошу вас требовать удовлетворения, должного вам за мои слова. Стреляться, резаться — что хотите — я на все согласен — только скорее, скорее и без шума!"

Его пальцы так крепко, так судорожно сжались около моего локтя, что я готов был кричать от боли. Не успел я произнести: "Да!", как он уже выбежал, пропал, исчез. Бедовая перчатка лежала у меня на коленях — платок он унес. Я оглянулся. Занятые своим веселым разговором, оглушенные безумным хохотом, собеседники наши не заметили ни волнения Дольского, ни его мгновенного разговора со мною, ни бегства его. Все продолжали забавляться и уже забыли о моей хвастливой исповеди. Я оставил их вскоре и поспешил к одному, не присутствовавшему тут приятелю, звать его в секунданты.

На другой день мы встретились. Я был еще под властью впечатлений прошлого дня, следовательно, был ожесточен и встревожен. Дольский, напротив, явился спокойный. Он изумил меня хладнокровием, с которым входил во все распоряжения, во все подробности. Он отвел меня в сторону:

"Г-н Валевич! прежде знал я вас за благородного человека и надеюсь, что вы почувствуете, как недостойно, как низко было бы без нужды вмешать в наше дело имя женщины, которую мы оба, которую все обязаны уважать, почитать и ценить так, как она того заслуживает. Чем наша встреча ни кончится, об ней упоминать не следует и незачем. Дайте мне честное слово ваше, дайте мне его!"

Я обещал.

"Пойдемте же теперь!" — И он возвратился к свидетелям.

Нас поставили. Шаги отмерены. Оружие готово, курки взведены, выстрелы раздавшись — мы оба были ранены слегка.

"Еще — мы ведь не шутим!" — сказал Дольский.

Снова зарядили — снова знак, снова выстрелы…

Чувствую пулю в руке и вижу — Дольский на земле, в крови.