Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович

ОЧКАРИК. Дважды два бывает одиннадцать.

МУЖЧИНА. Дважды два — четыре.

ОЧКАРИК. Чаще, конечно, четыре. Но иногда бывает и одиннадцать. Болельщику «Спартака» это знать необязательно, но ты уж поверь на слово. И если поезд остановился в туннеле, то скорее всего это поломка, но — не всегда…

Двери открываются, но Очкарик не выходит, а отшатывается назад. В вагон начинают входить слепые — много, очень много слепых. Стуча палочками, они быстро и организованно рассаживаются по свободным местам. Гражданин в плате встает и остается стоять.

ДЕВУШКА. Сереж, ты чего? (Смеется.) Да они же ничего не видят: ну, давай…

СЛЕПОЙ(остановившись возле Гражданина в плаще, писклявым голосом). Простите, это место свободно? (Гражданин в плаще молчит.) Могли бы и ответить.

ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ. Свободно. Садитесь, пожалуйста.

СЛЕПОЙ. Большое вам человеческое спасибо.

Садится и, повернув голову, улыбается Гражданину в плаще, обнажив верхние зубы. Поезд трогается и въезжает в туннель.

Занавес

Нимфа

ГАМЛЕТ. Чего там у нас с текстом?

СУФЛЕР. Офелия. О нимфа.

ГАМЛЕТ. Кто?

СУФЛЕР. Что?

ГАМЛЕТ. Кто нимфа?

СУФЛЕР. Офелия.

ГАМЛЕТ. Мы чего играем?

СУФЛЕР. «Гамлета».

ГАМЛЕТ. Погоди, а «Поросята»?..

СУФЛЕР. «Поросята» были с утра.

ГАМЛЕТ. Сейчас что — вечер, что ли?

СУФЛЕР. Ну.

ГАМЛЕТ. С ума сойти, как летит время! «Офелия! О нимфа!..»

Занавес

Случай из практики

СЛЕПОЙ. Гражданин, вы не переведете меня через улицу?

ГРАЖДАНИН. Говорите громче, я глухой.

СЛЕПОЙ. Через улицу!

ГРАЖДАНИН. Вы что, слепой?

СЛЕПОЙ. Да!

ГРАЖДАНИН. То-то я смотрю: какая улица? Мы же в лесу!

Занавес

Бессонница

ЧЕЛОВЕК (ворочаясь в постели). Интересно все-таки, есть бог или его нет? Или все-таки есть? Или все-таки — нету? Или есть?

ГОЛОС СВЕРХУ. Нету меня, нету! Спи!

Занавес

Поклон

Эволюция миллионы лет распрямляла человека, но так и не сделала его несгибаемым.

Границу рабства нельзя пересечь нелегально.

Ничего не бойтесь — все уже было.

Умом Россию не понять, а другими местами — очень больно!

Хочешь укрыться от дождя? Поднимись над облаками!

Публицистика [55]

Не люблю народ

Что, что?

Что слышали! Не люблю народ!

Впрочем, храбрись не храбрись, а написал такое — и стало не по себе. Как раньше — от слов «не люблю КПСС». Шутка ли! Любовь к народу — ведь это и есть тот эталонный метр, которым измеряется добропорядочность отдельного субъекта.

Любишь народ? Скажи громче, не стесняйся!

Что ж, поклясться в этом большом и чистом чувстве не забыл еще ни один политик — от Нерона до депутата райсовета все как один любят. Политики, впрочем, имеют дело со статистическими величинами — с массами, так сказать. Поэтому и любовь их носит довольно прикладной характер.

И вообще, в любви к массам есть раздражающая расплывчатость, которую не приведи бог конкретизировать. Когда самец-производитель покрывает все стадо, это не любовь. Это что-то другое.

Но бог с ними, с политиками. А вот лично я совершенно бескорыстно народ не люблю. Для тех, кто понял меня неточно, специально поясню: не люблю любой народ.

Русский не люблю очень. Еврейский — терпеть не могу. Даже от малого, корякского, бросает в дрожь.

Взамен готов попробовать полюбить каждого отдельно взятого индивида. И этого, икающего за ларьком? И этого. Но в отдельности от статистических величин.

Когда я слышу слово «народ», моя рука тянется к валидолу.

Икающего за ларьком можно отпоить, вымыть с мылом и почитать ему на ночь адаптированный для детей пересказ Библии. В одном случае из ста, при благоприятном расположении звезд, он впоследствии что-нибудь такое осознает и перейдет с портвейна на сухое. Индивид в принципе способен на восхождение. У народных масс эта самая масса слишком велика для восхождения наверх. Зато для лавинообразного схода вниз — в самый раз.

Поэтому Гёте и Гейне идут поштучно, а счет кричавших «хайль» шел на миллионы. И в любом языке пропорции будут те же.

Народ не способен написать «Божественную комедию» — зато может изгнать с родины ее автора, а потом много веков подряд им гордиться.

Народ присваивает себе гениев. Нашему среднестатистическому соотечественнику чрезвычайно важно, например, что Толстой, которым гордится весь мир, — русский! Нашего среднестатистического соотечественника это самоутверждает.

Когда человека хотят надуть, ему льстят.