Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин

— Дочка… Понимаешь… Вообще-то ничего, недорого. Если б только я в отпуске был — с отпускными. А я ж, если честно, тут нахожусь в командировке, и командировочные, сама понимаешь, какие…

Катя, не дослушав, ушла на пирс. Поклонники на которых она рассчитывала, были исчерпаны

Но, видно, твердое решение стать «жрицей» и серьезный настрой «охотницы» начали действовать, и зверь сам побежал на ловца.

Первых двоих Катя решительно отвергла: юношу бледного со взором горящим (малец, сам еще на сигареты стреляет) и рыжего широколицего толстяка (жлоб, сразу видно, за копейку удавится). А откликнулась Катя на притязания мужчины средних лет, вполне симпатичного, хотя и чуть лопоухого. В ответ на ее деловое предложение он просто выдвинул предложение встречное^-

— Сто — круто. Пятьдесят.

Катя отошла с видом оскорбленного девичьего достоинства.

— Пятьдесят пять! — крикнул он ей вдогонку.

Она даже не обернулась.

Еще три попытки закончились неудачно: один — удивился, другой — возмутился, третий — вообще не понял.

С четвертым дело пошло на лад. Они уже оговаривали место встречи, время свидания… Но тут невесть откуда опять возник лопоухий и предложил:

— Шестьдесят!

Клиент, конечно, сразу испарился. А лопоухому было сказано несколько теплых слов, которые он принял безропотно. И лишь с надеждой бросил ей вслед:

— Шестьдесят пять!

Катя решила, что надо сменить пляж, и поехала автобусом через весь городок на мыс, где снимали дачи столичные писатели и прочие мастера искусств — люди, по слухам, денежные и обладающие прогрессивными взглядами на вопросы любви вообще и жриц любви, в частности.

Действительно, не прошло и часа, как ей попался писатель. Настоящий — в кожаных шортах, мексиканском сомбреро, с бородой и трубкой в зубах. Он называл Катю мадемуазель», угощал мороженым и вообще был жутко галантен. Когда же, осмелев, он дал немного воли рукам, называя ее при этом «неповторимой и бесценной». Катя, не отвергая рук, но скромно потупившись, назвала цену.

Писатель всплеснул белыми нетрудовыми ладошками — но не от цены, нет, не от цены — а от, как он выразился. «бездны морального падения». И не от возмущения этой бездной, вовсе нет, а от, как он выразился, «глубочайшего сострадания заблудшей душе». Писатель заявил, что, естественно, он Кате даст — но не деньги, нет, не деньги, а несколько гуманных книг и среди них свою, которые помогут ей встать на путь, как он выразился, «светлого нравственного возрождения». Он поклялся, что и сам посвятит ее возрождению все свои силы и время. Во всяком случае — время своего отдыха. А если понадобится, он даже, возможно, женится на ней. После того, естественно, как разведется.

Писатель говорил столь вдохновенно, что Кате стало бесконечно жаль себя, своей чуть было не загубленной жизни, и когда он ушел за спасительными книгами, она сбежала.

На закате дня у нее все же завязался флирт с местным иностранцем — грузином. А может, представителем иного закавказского края. Самое поразительное, что уже через пять минут флирта он спросил сам:

— Сколько стоишь?

Катя по природному женскому инстинкту чуть было не дала ему в морду. Но вовремя вспомнила, что сегодня у нее другая роль. И ответила — сколько.

— Уже нэт, — скорбно вздохнул он.

— У вас уже нет такой суммы? — огорчилась она.

— Нэт, уже ты такой суммы не стоишь. Нэ свэжий пэрсик!

Катя опять хотела дать ему в морду и позвать милицию. Но вновь сообразила, что милиция в ее роль не вписывалась.

Кате стало тоскливо и гадко. Захотелось отмыться от чего-то, и она прыгнула в море. Размашистыми саженками добралась до буйка. И здесь из морских глубин вынырнул все тот же лопоухий с новым предложением:

— Шестьдесят восемь!

Тут уж Катя не стала миндальничать и так треснула его по башке, что он скрылся под волнами — возможно, навсегда. Хотя, наверно, нет, потому что, когда Катя безо всякого сожаления повернула к берегу, от буйка доносилось нечто булькающее:

— Семьдесят… бульк… три… бульк…

А синим звездным вечером, когда, уже потеряв всяческую надежду. Катя плелась домой, ей наконец повезло. Крупно, по-настоящему. Парень был что надо: молодой и кудрявый, белозубый и статный. Он сыпал хохмами, на все Катины условия согласился, не торгуясь, более того, заявил, что сначала с него — ресторан.

Все было замечательно, он произносил красивые тосты, они танцевали на открытой веранде. Катя млела, проклинала себя за свою мерзкую затею и уже лихорадочно размышляла, как бы плавно и нежно перейти к чистой и бескорыстной любви.

Но на исходе вечера он стал произносить тосты все чаще, потом пил без тостов, потом стремительно мрачнел, потом рухнул лицом в салат и захрапел.

Были крики официантки, была милиция, были попытки отыскать в карманах на бесчувственном теле деньги, но — безрезультатно.

Катя уплатила за стол и таксисту, впихнув в машину то бессильное и бормочущее, что осталось от того белозубого и статного.

А у нее осталась лишь какая-то мелочь. На которую утром «жрица любви» дала телеграмму:

МАМОЧКА ВЫШЛИ ТЕЛЕГРАФОМ ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ

1987

Человек и лев