Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин

Процесс не нравится современным писателям, зато удобство для археологов будущего. Это сейчас они при раскопках находят кости и черепки и, чтобы узнать, когда именно этот глиняный горшок разбили о голову раба, применяют метод полураспада чего-то там из физики. Нашу эпоху можно будет вычислять без всякой физики — по периоду распада нашего словаря.

Скажем: «Рукопись датируется годом, когда из языка у них окончательно исчезло слово «крабы». А слово «сгущенка» переживало именно период полураспада: то появлялось на языке, то исчезало».

В школах будут устраивать встречи детей с ветеранами, которые видели людей, которые слышали слово «шпроты».

«Съедобные» слова привожу для простоты и наглядности. Процесс шире и сложнее. И некоторые слова, напротив, даже потребовали уточняющих определений. Например, слово «депутат». Раньше определять было нелепо — какой депутат? Обыкновенный, депутатский: чабан, комсомолец, в галстуке, тюбетейке, со значком «Летчик-космонавт» и орденом «Мать-героиня». Приехал, поспал с поднятой рукой, получил свою дубленку и снова пропал где-то между Якутией и Дагестаном. Теперь депутат — «какой». Один — за народ, другой, наоборот, за демократию. Третий хочет подвести черту под ними обоими…

Усыхает язык. Из полнокровного, кудрявого, с мышцами, жилочками, веснушками превращается в трескучий скелет.

Не сами исчезают слова, а потому что им нечего выражать. Нет уже в языке «снегирей», «щеглов», «малиновок». Остались пока «воробьи», «вороны» и эти, посланцы мира. А потом вместо всего порхающего и чирикающего, станет просто:

— Птица есть?

— Птицы нет.

Птица больше не будет — «какая». Никакая. Летала и отлеталась.

И в лесу — никаких там «осинок», «сосенок», «елочек». «В лесу родилось дерево, в лесу оно росло». Понятия нет — и слово ни к чему.

«Будьте любезны, извините великодушно, сердечно вас прошу..» Сказавший это вслух будет принят за городского сумасшедшего. Его просто никто не поймет.

Наречия «грешно» или «благородно» пахнут сыростью графских развалин. Попытки реанимации не удаются. Слово «милосердие» пестрит и мелькает, но приживается лишь в смысле: «пусть скажут спасибо, что не убили».

«Долг чести», «муки совести», «щепетильность», не говоря уже об «уступчивости» и «услужливости» — все это сведено к двум душевным словам нашего современника:

— Куда прёшь?

И все понятно сразу, и вопрос нетрудный, и ответить хочется. Потому что слова-то все родные, свои:

— Куда прёшь?

— Да куда и ты! Куда все! Из проклятого прошлого прём в светлое будущее. Прём, хороня по дороге понятия, отбрасывая слова…

— Озеро есть?

— Озера нет.

— Кислород есть?

— Кислорода нет.

— Природа есть?

— Нету природы.

— Человек-то есть?

— Вон, последний остался…

Прёт себе, выражая себя последними междометиями:

— Ах ты!.. Нуты!.. Ят-те!.. A-а!.. О-ооо!.. У-у-у-у-у!.. Прёт, завершая период полураспада и переходя к полному.

1986

О любви

Когда люди хорошо живут? Когда они друг друга любят.

Потому мы все и живем хорошо, что любим друг друга. Только, конечно, та продавщица. Нет, она тоже любит всех — но за исключением покупателей.

И таксист тоже всех — кроме пассажиров.

Телефонистка ненавидит абонентов — ну, все время звонят!

Участковый врач — свой участок: все какие-то больные!

Последний в очереди — всех, кто впереди. Первый — всех, кто орет сзади.

Дежурный по аэропорту — всех, кто вздумал лететь.

Справочная — всех, кто за справкой.

Тетка из собеса — всех, кто за пенсией.

Сантехник Коля — всех, кто не сантехник, а такие еще есть. Он и за трешку ненавидит, и за пятерку не любит, и за десятку нету прокладок и не будет никогда; ходили бы, как деды наши, на двор, и ни прокладок не надо, ни Коли-сантехника с его прокладками…

Парикмахерша не любит лысых. И волосатых.

Смежники — поставщиков, поставщики — заказчиков, все вместе — подрядчиков: зачем подрядились?

Нянька в яслях — этих, которые все время опять мокрые, которые один черт простудятся, сколько им на сухое ни меняй. А она ж не дура — менять.

Которые из столовой вообще любят всех, кто выжил…

Министерство заготовок любит все — кроме заготовок. Оно с самого начала терпеть не могло заготовлять. А мы каждый раз: почему не заготовлено? Конечно, возненавидишь.

Но в остальном — все друг друга любят. Ну, еще по мелочи кое-кто кой-кого не выносит. Прачечная — тех, кто с бельем, химчистка — кто с пятнами.

Но в целом — любовь!

Которая особенно заметна, когда:

продавщица предлагает то, что завезли, другой продавщице;

таксист подвозит сменщика;

врач ставит горчичник медсестре;

сантехник Коля — сам себе прокладку;

тетка из собеса выправляет пенсию для самой себя;

а коллектив столовой закрывается на обед, чтоб скушать продукты.

Отсюда, чтобы покончить навсегда с недоброжелательностью, неласковостью и нелюбовью среди нас, надо эти исключения сделать правилом.

То есть надо, чтобы:

продавщицы вели торговлю только среди других продавщиц;

таксисты катали бы только друг дружку;

парикмахеры по кругу брили сами себя;

сантехник Коля сам себе за трешку ставил бы прокладки во все места:

поставил — и трешка, поставил — и трешка!..

справочная сама у себя брала бы интервью;