Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 46. Александр Иванов

и Мандельштам, и кто-то там еще.

___

Собрались вместе Лев Толстой и Цыбин,
и Мандельштам, и кто-то там еще.
И вроде бы никто из них не циник
и все что нужно принял на плечо.

— Вы кто такой? — у Цыбина Володи

спросил Толстой. — Не знаю вас, мой друг,
мы в свете не встречались раньше вроде…
— А я Щуплов! — ответил Цыбин вдруг.

Толстой застыл, сперва лишился слова,

потом смутился и сказал: — Постой,
не может быть, откуда два Щуплова?
Ведь я Щуплов! — промолвил Лев Толстой.

Стояли молча рядом два титана.

— Ия Щуплов! — кричали где-то там.
И, чувствуя себя довольно странно:
— И я Щуплов! — воскликнул Мандельштам.

Вокруг теснилась публика, вздыхала,

и кто-то молвил зло и тяжело:
— На молодого циника-нахала,
должно быть, вновь затмение нашло.

Мера, химера, я (Илья ЭРЕНБУРГ)

Когда я приехал в Париж в семьдесят первый раз, Эйфелева башня стояла на прежнем месте. Химеры Нотр-Дама вполголоса повторяли мои стихи: «Арбат мне с каждым годом ближе, привет Арбату из Парижа». Над Европой сгущался коклюш. Тигр Клемансо подхватил насморк и забросил его в Алжир. По всему чувствовалось, что без меня не обойдется. Толпы парижан осаждали отель, где я жил. Они скандировали: «В Африку, к макакам!» Полиция с трудом сдерживала толпу людей. Нужен был я. Все хотели пожать мне руку. Я подавал ее всем без разбора, так что через неделю почувствовал, что очень устал. Назревала эпидемия эренбургизма. Химеры Нотр-Дама перестали читать мои стихи и перешли на прозу. Одна из химер охрипла, у другой сделалась дизентерия. Помочь мог только я. Все стремились меня увидеть. Я не показывался, потому что курил трубку и думал: что будет? Было все. Журналисты фотографировали пепел, упавший к моим ногам. Подойдя к окну, я увидел нечто удивительное, но не удивился. Все аплодировали. Оказалось, что аплодируют мне. Лишь через сорок лет выяснилось, что меня приняли тогда за великую Анну Павлову. Прав был Блок, сказав мне по секрету: «Покой вам только снится». ЛЮДИ жили, ГОДЫ шли, ЖИЗНЬ, как я и предполагал, шла тоже. Об этом мне сообщил Корнель де ля Чуковский. Он жил тогда без меня в Лондоне. «Дай отдохнуть и резервуару», — говаривал Косьма-Пьер Прутков. Оревуар. По-французски это означает «здрасьте, я ваша тетя».

Зубря латынь (Александр ЮДАХИН)

Давно не навещал друзей в Сибири.

Когда-то с ними мы латынь зубрили,

таскали шпалы ночью сверхурочно,

пивали пиво, выражались точно.

___

Для счастья много ль нужно человеку,
я жил в Сибири, изучал Сенеку.
В свои мозги латынь вбивал я прочно,
латынь под пиво выходила сочно.
Потом случилось так — я плавал в море,
на вахте повторял: мементо мори!
А дальше жизнь пошла как в киноленте,
короче говоря — фестина ленте.
Пишу стихи, бываю на Пицунде.
Сик транзит глория, ей-богу, мунди.
Живу, кручусь средь суеты и вздора
по принципу перикулюм ин мора….
Внезапно мне удар нанес редактор:
«Стихи — не люкс. Но — терциум нон датур!»

ПАРТОРГ КОБЫЛИЦЫН

Плач Ярославны, члена бывшей КПСС