Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин

— Живьем, живьем взять гада! — с придыханием и злобой лютой командир. — Кто?! Мать-перемать!..

— Я! — выкрикнул Валентин. И было это как выход: поймать, скрутить, сломать — выместить за все разом. Жесткий азарт обжег душу. Выскочил из траншеи (крепко подтолкнули сзади), побежал, пригнувшись, кричал: «Стой! Стой!» А тот еще быстрее хромал, оглядывался, щерился от боли и злобы, споткнулся, упал, поворотил лицо — нет, не лицо, только два глаза смотрят на Валентина, а в них ужас черный. А погоны на плечах с лычками — не офицер, значит… Помедлил буровик, а тот выдернул из кобуры револьвер.

Прыгнул Валентин на землю, распластался.

«Сдавайся!» — успел крикнуть и вдавился в землю-матушку. Пуля просвистела над ним. Удивила, отрезвила, испугала. Погас азарт, оторопь охватила: «Убьет меня!» Но нашел Валя в себе силы, победил гнущий, вязкий страх, поднял башку. И тот тоже поднял — смотрят друг на дружку. Что такое?! Не поймет Валентин — лицо уж больно знакомое у врага. Смотрит Валя на чужое лицо, как в зеркало: и нос, и глаза, и… — не может быть?! Это ведь он сам!

И тот ошарашен… «Кто таков?» — спрашивает. «Ненароков…» — отвечает Валя. «И я Ненароков…» — говорит тот. «А как звать-то?» — спрашивает Валя, руки у него тяжестью налились, а ноги, если бы и встал, — подкосились. «Петр», — отвечает тот.

«Петр… Петр… — соображает Валентин. — Так ведь это… дед мой, получается! — Ничему больше не удивляется Валентин, думает: — Что ж делать? Стрелять? Так ведь тогда… потом и отца не будет, и меня самого, Валентина, на свете белом не появится! Белом… Но ведь он — белый. Враг!»

— П-пойдем, — говорит растерянно Валя, — к нам?

— Э, нет! — отвечает тот. — Враги вы мне по гроб жизни, и биться с вами буду насмерть! — И револьвер поднимает, дрожит ствол, прыгает черная дырочка, плюнет сейчас в лицо Валентина смертью.

И отлила тяжесть с тела Вали Ненарокова, легким оно сделалось, сильным, послушным.

Вскинул он винтовку, надавил курок, и — не выстрел, гром грянул в небе. И полил дождь… Заплакало небо над горемычной судьбой дураков.

Глава четырнадцатая

Мысли путаются

Рагожин почти сразу догадался, что перед ним мираж. Одно время, еще в НИИ, он занимался разработкой создания миражей. Дело новое, перспективное. Работа, как всегда, увлекла Юрия Ивановича, появились первые результаты. В лабораторию зачастило начальство, торопило, хотело поскорее внедрить в жизнь.

Первый маленький мираж — научных достижений НИИ — получился прочным, жизнестойким. Потом создали мираж резко выросшего благосостояния района. Заявки на него посыпались со всех концов страны. Юрий Иванович говорил, убеждал, что еще рано сдавать в массовое производство, не все было додумано, не все отлажено. Он писал докладные записки, жаловался, его посчитали кляузником, стяжателем, отстранили от работ, вынудили уволиться.

Жизнь доказала правоту Рагожина: миражи, созданные скороспело, без необходимой научно-технической базы, вскоре стали лопаться, словно мыльные пузыри. А какие замечательные задумки остались неосуществленными — мираж восстановленной и разумно сохраняемой окружающей среды! Мираж всеобщей любви и процветания!.. Впрочем, нет худа без добра — то где-то Юрий Иванович и начал заниматься самой важной для него проблемой…

Рагожин почти сразу догадался, что видит мираж, а видел он… То, что он видел, могло поразить кого угодно — он видел нашу Землю в разрезе! Как? Откуда он ее наблюдал — было непонятно, да и не важно!

Рагожин торопливо (вот отгадка некачественной связи!) передал сигнал опасности и тут же забыл обо всем на свете — перед ним была сама суть Земли, и она была — живая! Билось — вот оно! — сердце, плавилось что-то в животе, бежало по жилам… что-то. Но самое важное — неужели?! — у Земли был мозг. Два полушария!

Рагожин и раньше подозревал, что не может быть, чтобы живые жили на неживом… Впервые мысль о том, что Земля живая, пришла к нему, когда он ел абрикос. Он тогда подумал: абрикос, слива, куриное яйцо, яблоки, груши, арбузы, дыни — поверхность у них служит только защитой главного, того, что в середине. А то, что в середине, предназначено для сохранения и размножения вида. Значит… А вот что значит — Юрий Иванович тогда не додумал. Жена позвала есть. А ел он в основном то, что не имело ни середины, ни оболочки, ну да не стоит об этом! Кто из великих ученых не испытывал трудностей!..

* * *

Михалыч приоткрыл глаза. Только что закончился дождь, все блестело, словно покрыто лаком: зелень, камни, жилые постройки… Но стоя ли хижины — вверх тормашкой, небо было под ногами, а над головой — росла трава. Оказалась, он висел подвешенный за ноги!

Чуть поодаль толпились местные жители. О чем-то переговаривались, хихикали, тыкали в пленника пальцами ног (большими). Заметив, что очнулся, осторожно подошли поближе.