Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин

а может быть, даже и заместителем министра гражданской авиации. А что? Опыт у него есть, выдержки не занимать, стаж работы — подходит. К тому же не пьет, не курит, к женщинам — как металл! Уж какие случались стюардессы красавицы! Бывало, и у командира вспотеют ладони, держащие штурвал. А он — что они есть, что нет. Вот рация — другое дело. Болтлива, конечно, внимания требует постоянного, но на то она и рация…

Тушка летел гордый, смелый, помолодевший…

Птицы летают — ищут корм, лист с дерева летит безвольно, тучи — куда ветер дует, ангелы и те летали, говорят, исключительно по делу, а он летел, как песня! Как мысль свободная! Как!..

Но что такое? Вязкость вдруг появилась, напряжение. Ах, это же… горючее кончилось! А он залюбовался собой и забыл! А кругом — океан… И вот плавники акул зачертили пенные полосы вслед его тени. Догоняют, спешат. Тушка встряхнул телом, булькнули жалобно остатки горючего. Вскочили с кресел члены героического экипажа, ринулись в кабину.

— Горючее! Горючее на нуле! — Михалыч сжал в досаде кулаки. — Всем надеть спасательные жилеты! Торопитесь!..

— А Тушка?.. — вымолвила Надя. — А он?! Он же без жилета…

— И я не буду, — решительно заявил Валентин. — Если уж… то всем вместе!..

— Да что вы, в самом деле! — закричал Михалыч. — Опять за старое?! Или вы выполняете команды, или я тоже надевать ничего не буду! Что я, в конце концов!.. Что мне, больше всех надо!..

— Друзья, — тихо сказал Николай Николаевич. — Друзья, первое, что нам необходимо сделать, это затормозить время.

— Как?! При чем здесь время?! Возможно ли?! — наперебой заговорили мы.

— Да, друзья мои, возможно, — скромно ответил Николай Николаевич. — Время — величина постоянная только для часовых механизмов. Человек же, по сути, живет в ином, сугубо индивидуальном времяисчислении и, что весьма важно, не постоянном, а колеблющемся, перетекающем… протекающем по судьбе, как река…

— Николаич, не томи! — взмолился Михалыч. — Говори, что делать?!

— Для начала сядьте все по местам.

Мы быстро и послушно сели.

— Теперь каждый плотно зажимает себе рот и терпит ровно две минуты, а потом еще две и еще…

Подчинялись беспрекословно. Уже два раза двигатели давали сбой, пол уходил из-под ног, шея непроизвольно вытягивалась.

Рагожин зажал рот первым, поверх ладони глаза смотрели с интересом и напряженно. Валентин из вежливости хотел зажать рот Наде, она отказалась и, похоже, впервые рассердилась на него. Михалыч прихлопнул рот по-военному четко. Я, не доверяя себе, зажал рот двумя руками: губы держал левой, а левую прижимал правой. Как говорится, доверяй, но проверяй.

Первые 30–40 секунд тянулись с обычной скоростью, и я уже засомневался было в учении Н. Н. Померанцева, но потом… Я мотал головой, задыхался, в висках стучало; кровь, казалось, кипела, и если бы не правая рука, не знаю, смог бы я выдержать до завершения двадцатой — самой длинной секунды в моей жизни!

Остальные участники экспедиции тоже боролись со временем изо всех сил. Ох, трудно было его тормозить, неслыханно трудно!

Лица побагровели, слезы стояли в глазах… Разве Валентину было полегче: он как бы случайно прислонил свою коленку к Надиной и — не дышал от счастья.

Тушка летел, а время — почти стояло. Тушка торопился, а время ползло (для нас) еле-еле. Тушка летел над океаном. Рябью волн тот морщил свой могучий лоб, не понимая, что происходит. Тушка летел над океаном, тот блестел под солнцем. Тушка летел, океан блестел, но — как-то странно, как-то гуталинно…

Мы припали к иллюминаторам.

— Неужели это!.. — Михалыч запнулся. — Это!..

— Мы спасены, друзья, — объявил Николай Николаевич. — Это…

Это была нефть. Останки разбитого, наскочившего на рифы танкера торчали из воды разломленным пополам бутербродом. Вот оно как случилось: чье-то несчастье обернулось для нас спасением…

— Ка… как же мы сядем-то? — спросил я (и чего мне больше всех надо?!).

А Михалыч уже крепко сжимал штурвал и метил взглядом вниз.

— Пройдем на бреющем. Спустим за борт шланг! — командовал он.

Вот до чего додумался бывший пилот — дозаправка в воздухе! Но годится ли нефть как горючее?

Валентин, видимо, о том же подумал, потому что произнес вслух:

— С голодухи, бывало, чего не сожрешь!

Михалыч резко повел самолет на снижение.

Валентин распахнул люк. В самолет ворвались гул, холод, ветер. Мы с Рагожиным, зажмурившись, начали стравливать вниз шланг. Надя стояла рядом, хватала нас за локти, кричала: «Осторожнее! Не упадите!»

— Что за черт?! — услышали голос Михалыча. — Самолет не слушается руля!

И в самом деле, в Тушке неожиданно обнаружилось какое-то капризное упрямство. Он уперся и не хотел снижаться. Корпус трясло, двигатели ревели, грозя разорваться. Было так страшно, что хотелось самому выброситься из самолета. Михалыч сделал круг над останками танкера, второй, пошел на третий. Он был тоже упрям и любое дело привык доводить до конца. И наш конец, судя по всему, был близок.

— Ой! — всплеснула Надя руками и покраснела. — Я все поняла. Он не хочет!

— Кто-о?! — крикнул я. Мы с Рагожиным еле удерживали шланг, он болтался в воздухе и тянул нас упасть за борт.