Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

Анисья Кирилловна. Бурыкиных предупреждать – только дело портить. Они ж у нас честные! Врать не могут, а правдой своей дурацкой – угробят… (Обмахивает Дуняшу веером.) Ну, очухивайся, Дуня! Некогда тут разлеживаться!

Дуня (открывая глаза). Живой, Ваня? Живой?

Анисья Кирилловна. А то какой? Ты что, дурочка, и правда решила, что я сына на смерть пошлю?!. Я ж тебя учила – судьбу свою пытай, да умом при том шевели… Ружья гренадеры во дворце холостыми заряжают – всем известно. А яблочко – оно на ниточке… Лакосте только дернуть – так и любой не промахнется…

Балакирев. Ты, Лакоста, кстати, плохо в этот раз дергал… Принц еще только поцелился, а ты уже – дерг- дерг…

Лакоста. Я дергал правильно. Это Ушастик яблоко склеил плохо… Я еще даже и не дернул, а гляжу – оно уже рассыпается…

Ушастик. Чего? (Приложил руку к уху.)

Лакоста (кричит). Яблоко клей правильно! И не на ровные половинки режь, дурак!

Ушастик. Я склеил правильно… Это Иван головой тряс…

Шапский. Точно! Тряс! Я тебя, Иван, как ентому «Вильгельм-Телю» учил? Яблочко сгрызть только на треть… (Берет яблоко, сгрызает.) Облизни и клади на самое темя… (Ставит Балакиреву огрызок на голову.) Вот! А потом зорко следи за стрелком. Когда чувствуешь – мол, пора, палец отпускает, – тут Лакосте делаешь знак

Шапский оборачивается и видит в глубине сцены принца Голштинского и Петрушу с пистолетом в руках. Они уже изрядно выпили.

Голштинский (радостно). Нох ейн мал? Гут! (Вынул платок.) Ахтунг!

Балакирев. Погоди, принц… Какой «ахтунг»? Это ж мы ж так… просто обсуждаем… Стой! Не маши рукой, дурак!.. Не маши!

Голштинский. Фойер!

Махнул платком. Раздался выстрел. Балакирев схватился за грудь, стал медленно оседать. Яблоко упало с его головы и покатилось по сцене…

Картина седьмая

Картина эта возникла как бы в затуманенном сознании Балакирева…Увидел он поле на берегу реки. На краю поля сидел бородатый музыкант и печально играл на каком-то диковинном инструменте, напоминающем древний фагот. По полю кругами бродили странные люди, изредка поглядывая на толстую веревку, спускающуюся прямо с неба. Иногда кто-то из них подпрыгивал, пытаясь ухватиться за конец веревки. Но веревка была высоко, и человек падал в траву, а бродившие, равнодушно переступив через упавшего, продолжали свое тупое круговое движение.

Среди этих людей Балакирев с изумлением увидел Монса, державшего свою отрубленную голову под мышкой. Рядом были шуты Карлик и Педрилло…

Балакирев. Виллим Иванович, вы, что ль? Здравствуйте.

Монс не ответил.

Здравствуйте, говорю… (Шутам.) Карла! Педрилло! Здорово, братцы!

Монс (недовольно). Что он такое говорит?

Монс, Карлики Педрилло остановились, молча уставились на Балакирева.

Карлик. Здоровканье на другом свете осталось, Иван! Здесь говорят: упокой Бог душу!

Балакирев. Где «здесь»?

Карлик. Мы же мертвые, Иван!..

Педрилло (с улыбкой). Ми а ля морте…

Балакирев (испуганно). А я?

Монс (с улыбкой). И ты, Иван.

Балакирев. Не может того быть!..

Монс. Все так думают… Как это «я» – и вдруг умру… А потом – р-раз! – голова в руках. (Протянул голову Балакиреву, тот испуганно отпрянул.)

Балакирев. Ладно шутить-то. У меня-то все на месте, слава богу!

Карлик. Так не бывает. (Подошел к Балакиреву.) Вон же дырка у тебя в груди (пригляделся)… а там пуля сидит… под самым сердцем. Мертвый ты, Ваня, мертвый! Даже и не сумлевайся!.. Тебе на панихиде не сказали, что ль?

Балакирев (кричит). Какая панихида?! Не было панихиды!

Все испуганно задрожали.

Монс. Не ори! Петр Алексеевич услышит – разгневается!