Антология советского детектива-13. Компиляция. Книги 1-14

Он говорит негромко, глядя перед собой застланным, каким-то незрячим взглядом.

— Вы спрашиваете, что я думаю о тех людях, которые от меня потерпели. Иногда думаю: выйду на волю, устроюсь на работу, накоплю денег и приду, им отдам. Такая вот мечта. Простят или не простят, не знаю.

— Ох, Степанов, — вздыхает дежурный капитан, — сам-то ты различаешь, когда правду говоришь, а когда неправду?

— Различаю, — вдруг грубо срывается Степанов, — не думаю я ни о чем и ни о ком. Нечем мне думать. Пусть те думают, кто меня уродовал. Я в милицию не бежал, заявлений не писал.

— Вы об отце?

— Мне четырнадцать было. Он пришел и так меня избил, что я уполз и два дня в канаве лежал, подняться не мог. Сестренка Таня только и знала, где я, воду таскала.

Он молчит, потом словно через силу произносит:

— Я его простил. Родная кровь. Чужие не прощают.

— А ведь Петкевич и Берсенев чудом остались живы от ваших кулаков.

— Я же говорю — пьяный был.

— Что ж, пройдут годы, закончится срок наказания; случится вам еще когда-нибудь выпить, и опять вы за себя отвечать не будете?

Он дергает плечами: дескать, зачем сейчас говорить о том, что когда-то будет?

— Я бы вам сказал, если бы вы по-настоящему знали, что такое водка.

— Чего же мы о ней не знаем?

— Ладно. Скажу. Можете мне не верить, но скажу я правду. Водка для одних яд, а для других эликсир жизни. Вот взять хотя бы меня. Я не дурней тех, кто в институтах учится, не дурней и тех, кто работать любит, чего-то добивается. Но дело в том, что одни хотят работать и учиться, а другие не хотят. Но я, как уже сказал, не дурак, голова у меня работает, и я понимаю, что в глазах тех, кто живет правильно, я слабак, мозгляк, вообще ничтожество. Что же мне делать? Я выпиваю стакан портвейна, и со мной происходит метаморфоза. Мне становится радостно, что я такой. Я уже иду гордо, свободно, я уже человек. Выпиваю второй стакан — и мне весело. После третьего стакана со мной лично происходит вот что: в душе закипает злость. Я злой по многим поводам: нет денег и негде в данную минуту их взять, злюсь, что вечером, когда приду домой, мать будет причитать надо мной, злюсь, что девчонки, идущие навстречу, шарахаются от меня как от чумы. Даже злюсь на тех, кто со мной рядом, за то, что они такие же, как я. Ссора и драка у нас может вспыхнуть по всякому пустяковому поводу в любую минуту. Дальше больше, и такой человек, как я, привыкает пить. Все думают, что он просто пьяница, запиши его в вечернюю школу, окутай заботой и вниманием, и он станет другим. Поздно.

— С вами именно такое случилось?

— Да. Гражданин начальник, — он кивает на капитана Иващенко, — может подтвердить, что самое трудное испытание для алкоголика, попавшего в заключение, — это отсутствие даже надежды в ближайшее время выпить. Я, например, по этому пункту считаю себя уже полностью исправленным и излеченным.

— Конечно, каждый человек — единственный в своем роде, у каждого своя история, — говорит капитан, когда мы выходим на улицу, — и все же условно наш контингент можно разделить на две части: одна замедленного мышления, без всяких попыток разобраться в себе или хотя бы поглядеть на себя со стороны, другая «философы». Эти способны накрутить вокруг своей личности сто пятьдесят теорий, и по каждой они жертва каких угодно обстоятельств: водки, плохих родителей, жестоких друзей.

— А может, в каких-то случаях так оно и бывает?