Антология советского детектива-14. Компиляция. Книги 1-11

Густой лес постепенно перешел в мелколесье, послышался далекий перестук поездных колес и пение петухов. Костя побежал на эти звуки. Петушиные крики раздавались все ближе, и вскоре тропа вывела его на широкую просеку. Он бежал в густом, стелющемся по земле тумане, не видя дороги. Падал, подымался, а впереди заливались петухи. Косте казалось, что никогда он не слыхал более приятного пения. Их голоса вывели его к полотну железной дороги.

В белесом рассвете, примерно в полуверсте, смутно вырисовываясь на фоне неба, виднелась водонапорная башня железнодорожной станции.

Собрав последние остатки сил, Костя перебрался через насыпь, и, спотыкаясь о шпалы, побежал к станции.

Станционный зал ожидания, еле-еле освещаемый керосиновой лампой, был полон пассажиров, спавших на скамьях и на полу. Стараясь не наступить на лежавших и спотыкаясь о многочисленные узлы, Костя добрался к закрытому окошку с надписью над ним: «Телеграф». Пришлось долго стучать, пока дверка открылась. Показалось заспанное усатое лицо телеграфиста, и он, зевая, спросил: «Что нужно?».

— Отправить телеграмму. Срочную!

— Срочную, срочную! Несет вас, чертей, как на пожар! — ворчал телеграфист. — Не мог подождать? Давай телеграмму!

Костя протянул ему бумагу с написанным текстом. Она вымокла, чернильные строки размазались и потекли. Телеграфист повертел ее в руках:

— Черт ее разберет, что в ней намаракано! Перепиши! — Он вернул Косте бумажку и закрыл дверку.

Костя снова стал стучать. Разбуженные его стуком, начали ворчать пассажиры. Наконец окошко открылось, и телеграфист, ругаясь, закричал:

— Давай телеграмму!

— Дяденька, — взмолился Костя чуть не плача. — У меня нет бумаги. Я пришел издалека. Всю ночь шел…

Продолжая ругаться, телеграфист протянул листок бумаги и дал Косте чернильницу с привязанной к ней на веревочке ручкой. Ржавым пером кое-как печатными буквами он переписал текст. Телеграфист взял телеграмму, посчитал слова:

— Шестьдесят пять копеек.

Костя полез в карман… Но где же деньги? Его бросило в жар… Бумажного рубля, полученного от Бардина на телеграмму, не было. Не веря себе, он вывернул оба брючных кармана. Носовой платок, перочинный нож на шнурке, прикрепленном к ремешку, а денег нет. Вероятно, рубль прилип к намокшему бутерброду и он его выбросил вместе со свертком. Сердце на миг остановилось…

— Давай, давай деньги! — торопил телеграфист.

— Дяденька, дяденька… у меня… я… потерял деньги… Сегодня днем я все заплачу! Дяденька, возьмите от меня в залог эту вещь! — Костя протянул ему свой отличный, отделанный никелем и перламутром перочинный ножик.

— В залог, в залог! — гремел телеграфист, даже не желая посмотреть на нож. — Я тебе сейчас так заложу, забудешь, как зовут! — И он захлопнул окошко.

Костя постоял еще некоторое время, сознавая всю непоправимость случившегося, и, выйдя на перрон, не смог сдержать слезы. Плакал, ничуть не стесняясь своих шестнадцати лет.

Ожидавшие прихода поезда пассажиры даже не смотрели в его сторону, а если кто и поглядывал, то с опаской, как бы он не подхватил близлежащий узел и не бросился наутек. В этом не было ничего удивительного. Мокрый и грязный, Костя был похож на беспризорника. Сотни их скитались по Тамбовщине, попрошайничали и воровали на станциях и базарах.

Косте было обидно сознавать, что из-за его небрежности может быть провалена тщательно подготовленная операция, о которой через день сообщат в Москву Дзержинскому. Он снова вспомнил памятку и строку в ней: «Хранить как зеницу ока данные тебе поручения…».

«А я? Как отнесся к важному заданию? Как оправдаюсь перед Кириллом Митрофановичем и перед тамбовскими чекистами?» — всхлипывая, думал Костя.

Как исправить свой промах? Все еще продолжая всхлипывать, он стал гадать, где и как достать денег. Всего-то шестьдесят пять копеек. Заработать, но каким образом? Или днем отправиться в ближайшее село на базар и продать подаренный ему Кириллом Митрофановичем перочинный нож с тремя лезвиями, штопором, шилом и еще какими-то хитрыми загогулинами неизвестного назначения? Нож стоил рубля три и продать его было бы легко за рубль. Но Костин вид немедленно вызвал бы подозрение, что нож краденый. Назвать себя он не имел права. Пока в милиции будут вести проверку, уйдет время, а без него у Бардина нарушится связь с Тамбовом, что же делать? А время шло. Часы на перроне показывали уже пять часов. Грохот прибывающего поезда прервал Костины горестные размышления. Пассажиры, подхватив свой багаж, толкаясь, бросились к голове и хвосту состава, к вагонам-теплушкам. На какое-то непродолжительное время перед зданием вокзала, где остановились плацкартные вагоны, стало пусто и тихо.

Из мягкого вагона спустился по ступенькам высокий военный в тапочках на босу ногу, в гимнастерке без ремня, с небольшим чайничком в руке. Грудь его украшали два ордена Красного Знамени, а на петлицах гимнастерки поблескивало по одному ромбу*["29]. Оглядев перрон, он направился прямо к Косте.

— Чего плачешь, хлопец? Обидел кто? — участливо спросил он с сильным украинским акцентом.