Антология советского детектива-2. Компиляция. Книги 1-11

Не в почете — это мягко сказано. От них, видимо, просто избавлялись. Или собирались избавиться.

Вот он, Берлин! А зачем стремиться было в него, когда ворота закрыты? Причем закрыты сзади. Будто ловушка.

«В семь вечера на Бель-Альянсштрассе. У кладбища. Первая и третья пятница. Вторая и четвертая среда». Это Саид помнил даже ночью. Во сне. Первая и третья. Сегодня третья. Третья пятница. Вот, собственно, зачем нужен был долгий путь от того леска у дороги до Ноенбургерштрассе. Он может уйти из Берлина. Да, если скажут — вернись. Или сгинь. Не нужен, так сгинь. Наверное, не нужен. Чокаев уже не существует. Утром появилось сообщение, почти неприметное, в «Берлинер Цайтунг»: «Скончался Мустафа Чокаев — лидер тюркского националистического движения, глава туркестанского правительства в Берлине». Того самого правительства, что приютилось на втором этаже чахлого, закопченного временем кирпичного дома на Ноенбургерштрассе. Правительства, сумевшего разместиться в трех комнатах на восьми скрипучих, взятых, кажется, из почтовой конторы, письменных столах. Чокаев исчез. Нужен ли в Берлине Исламбек?

В семь вечера на Бель-Альянс… Третья пятница.

— Ты опять уходишь? Один?

— Ухожу.

— Что-то скрываешь от меня, Саид?

— Единственное.

— Что же?

— Мы в петле. Если не разорвать ее, нас придушат.

— Я это чувствую, брат.

— Поэтому не спрашивай, куда я иду.

— Молчу.

— Когда позовут меня, объяснишь, что я у жены Чокаева: нам ведь надо жить, хотя «дядюшка» и скончался.

— Да благословит тебя Аллах.

— Ты всегда был верующим, Азиз?

— Об этом тоже не надо спрашивать.

— Хорошо. Приму к сведению. До свидания, Азиз. Можешь курить мои сигареты.

— Говорит «Герцог».

— Одну секунду… — Простучали каблуки. Щелкнул замок. Снова каблуки. Тишина. Двойные рамы окон, звукоизолирующие стены, бумага под клеенкой на двери — все берегло эту тишину. — Докладывайте!

— На Бель-Альянс все приготовлено.

— Время?

— Как всегда — семь часов. Первая и третья пятница.

— На чем он приезжает?

— Дважды появлялся в «опель-лейтенанте». Надеюсь, это повторится.

— Надо полагать. Но все же…

— Учитываем.

— С кем он там встречается?

— С разными людьми.

— Странно.

— Да, это непонятно. Только один раз совпала встреча с неким Гансом Фирихом.

— Кто он?

— Старый врач, видимо, тронутый. Он ходит по кладбищам и ищет своих бывших пациентов. Считает, что неправильно лечил их.

— Остроумно. И встречи условлены?

— Нет. Все случайные. Фирих проверен.

— Система отсутствует?

— Это меня и смущает, господин штурмбаннфюрер.

— Маскировка.

Снова тишина. Теперь без стука каблуков, без щелчка замка. Только тикают часы. И мягко касаются пальцы бумаги на столе. Они что-то выбивают. Помогают майору сосредоточиться. А может, выдают беспокойство. Нет, майор собран. Он просто решает задачу.

— Маскировка. Нас от чего-то отвлекают. А от чего, мы не знаем. И не узнаем. Надо взять его.

— Вы считаете?

— Да.

— Все готово, господин штурмбаннфюрер. На кого возложите руководство операцией?

Последний раз тишина. Над ней барабанная, довольно звонкая дробь пальцев. По столу.

— В центре Берлина нежелательны выстрелы… — раздумчиво произносит майор, — но вы знаете мой принцип.

— Да, господин штурмбаннфюрер!

И еще отрезок тишины. Полной тишины.

— Я сам приеду на операцию.

— Ясно, господин штурмбаннфюрер.

Бель-Альянс — широкая улица. Многолюдная. Влево и вправо бегут улочки. Да, улочки, коротенькие и довольно тихие. Только внушительная Гнайзенауштрассе и поскромнее Бергманштрассе пересекают ее. А дальше, до Спортивной площади, только повороты. Они, повороты, мало интересуют Саида, хотя глаза его отмечают их на всякий случай. Вернее, повторно фиксируют. Ислам-бек был уже здесь, познакомился с улицей. С домами, серыми, однотонными, глядящими сверху тысячами тусклых окон.

Семь часов. Без пяти минут. Бель-Альянс переживает депрессию, как весь Берлин. Дневной шум стих. Почти стих. Случайные машины, запоздалые, летят с Фридрихштрассе, с Лейпцигерштрассе, с деловой части города в тихие кварталы Темпельгофа. Покой будет длиться до восьми, до начала девятого. Потом оживятся тротуары, мостовая, и поток устремится на север к Тиргартену, к многолюдному и взбудораженному центру. В таком покое предвечерья маячат чепчики и блеклые шляпки старушек, а чаще черные платки — траур. У многих, если не у большинства берлинцев, — траур. Бесчисленные победы и бесчисленные извещения в черной рамке — «пал смертью героя, во славу рейха». Старые плачут. Молодые поют песни. Маршируя и не маршируя по Бель-Альянс.

Эсэсовцев приветствуют все. Саида тоже приветствуют. Инстинктивное желание не рассердить человека в форме. Сделать ему приятное. Ведь на пилотке у Исламбека черный овал с белым черепом. Напоминание о смерти. А со смертью никак нельзя свыкнуться.