Антология советского детектива-23. Компиляция. Книги 1-17

Так оно и вышло. Из церкви тетка пришла без мужа. Она разделась, открыла окно в сад и опустилась на колени. В углу серебрилась икона. Тетка в одной нижней рубахе склонила голову. Она шепотом, страстно о чем-то просила Старорусскую богоматерь. Видимо, поясняла, что ей сорок пять, а старику семьдесят, что вышла замуж не по любви, что на ее месте другая давно бы согрешила…

Со стороны монастыря доносился стук деревянной колотушки. Ночной воздух насытился запахами липы и тополя. Ерш снял ботинки, срезал финкой длинную ветку смородины и блаженно стиснул зубы: «Пора, отмолилась…»

Осмотревшись по сторонам, он ухватился за подоконник и бесшумно влез в окно. Солеварова и вскрикнуть не успела, как племянник веткой сбил единственный огонек возле иконы…

Домой Ерш возвращался усталый, поцарапанный, но счастливый. Теперь он ближайший помощник хозяйки магазина. Теперь тетка Вера выполнит любую просьбу племянника. Она, оказывается, давно уже умоляла богородицу подослать к ней полюбовника.

Утром мадам Шур пригласила жильца к самовару и важно сообщила:

— Савелий Иннокентиевич просил вас зайти к нему по срочному делу…

«Не пронюхал ли, черт старый?»

Ерш зашел в городскую баню, дважды попарился, затем побрился, забрел в гостиницу — часика два погонял костяные шарики и наконец вспомнил о срочном деле.

Дома дядю Савелия он не застал. Тетка Вера, блаженно щуря глаза, протянула ему полные руки…

— Люба мой, прости меня, дуреху, — она целовала на его лице царапины.

«В самом деле, дура. Встретила бы оплеухой — навек бы морским узлом привязала».

Обласканный и зацелованный, Ерш выпил крыночку молока, прихватил пирожок с капустой и спросил о срочном деле. Тетка заволновалась:

— Не вздумал ли старый свести тебя с солисткой хора?

— К черту тихонь! — намекнул он притихшей тетке и решительно направился к калитке, полоща клешем на ветру.

За монастырской каменной оградой возвышались четыре белых храма. Вечерняя служба шла в большом соборе. На церковной паперти, где толпились нищие, матрос снял бескозырку и заработал широченными плечами.

Верующие оглядывались, ворчали, но пропускали его. Он пробивался к клиросу, к знаменитой древней иконе греческого происхождения. В храме он чувствовал себя, как на палубе крейсера. Его отец, сельский поп, заставлял сына с малых лет ходить в церковь. Но Гоша и в храме не расставался с мелом и углем: рисовал на полу и стенах рогатых чертей с хвостами. Батя драл его за уши, хлестал крапивой, и все тщетно. Попович признавал лишь одну «икону» — картину Айвазовского «Девятый вал». И когда отец отправил его в духовное училище, он сбежал на Черное море. А там жизнь, как известная одесская лестница, повела его по ступенькам: портовый грузчик, юнга, матрос, член партии анархистов, лихой участник боев и набегов. Однако и в те времена Ерш Анархист не расставался с карандашом и красками.

Вот почему и сейчас он остановился перед старинной иконой. Она вновь поразила его. И поразила не своими украшениями, хотя Ерш распрекрасно разбирался в драгоценных камнях. Богородица не позировала и не держала сына напоказ: «Полюбуйтесь, дескать, моим красавчиком». Нет, мальчик был хил, бледнолиц, но мать так бережно прижала его к своей груди, что без слов был понятен ее пристально-умоляющий взгляд: «Не троньте мое дитя».

Вдруг икону загородила плотная девушка с длинной черной косой. Она установила горящую свечу в высокий блестящий подсвечник, склонила голову и — ни с места. Ерш сердито дернул ее за косу.

Черноволосая на один миг оглянулась, плеснула чернотой своих глаз и кованым каблуком лягнула матроса. Удар пришелся по кости. От боли Ерш взвыл. К счастью, хор заглушил его выкрик. Он наклонился к ушибленной ноге.

А когда поднял голову — девки и след простыл. Напрасно он рыскал, искал ее: ни в храме, ни на дворе монастырском не нашел эту чернобровую с белым платком на плечах.

Зато встретил дядю Савелия. Старик, в темном сюртуке, распушив бороду на груди, с гордостью показал на большой новый собор, где шла служба:

— Воздвигнут в честь возвращения чудотворной иконы Старорусской божьей матери. Воздвигнут, между прочим, на мое пожертвование. — Он взял племянника под руку. — А теперь, чадо мое, взгляни еще на достопримечательности Спасо-Преображенского монастыря…

Ризница притаилась под колокольней. Стены как у крепости. Железные двери под тремя замками: один внутренний и два висячих. Связку ключей старик всегда носил при себе. А ночью, видимо, прятал под подушку.

Кладовая небольшая, но вся заставлена драгоценностями. На широких полках и узком столе все искрилось, блестело, вспыхивало звездочками. Вот тучное Евангелие, усыпанное рубинами и жемчугами. А рядом с ним золотые сосуды старинной чеканки — потир, дискос и звездица…

— Эх, золотяги столько пропадает! — Горящая свеча в руке Ерша задрожала, и тени запрыгали по белой стенке ризницы.

Старик закрыл дверь на задвижку и, осенив себя крестным знамением, поцеловал массивный золотой крест, украшенный бриллиантами.

— Выкладывай, дядя, что за дело срочное?