Антология советского детектива-28. Компиляция. Книги 1-20

— Не перебивайте, — сказала Ледзинская. — Арестовать я вас не могу. Поэтому вы не арестованные, а пока только задержанные… На берег сходит… вот он, — неожиданно для всех, в том числе и для себя, указала Ледзинская на Пятакова.

— Что? — шепотом спросил толстячок.

Ледзинская посмотрела на участкового инспектора. Она сама не знала, как это у нее вырвалось, и теперь жалела об этом. Наверное, участковый не станет отменять ее распоряжение, не станет показывать перед всеми, что она растерялась, просто растерялась, но тогда ему придется и самому идти на берег, а ее оставить с двумя браконьерами. Ох, влезла куда не надо, — подумала Ледзинская.

Но Цветков вдруг одобрительно кивнул.

— Давай топай, — сказал он Пятакову.

В первый раз за все время пребывания на участке у Ледзинской было хорошее настроение.

— Он — тоже? — спросил толстячок, тыкая пальцем в сторону Пятакова.

— Что?

— Задержанный?

— Да.

— Тогда почему ему можно, а мне нельзя? Вы что, ему больше доверяете? Или он ваш родственник?

— Ему доверяю, — сказал участковый. — Про него я знаю, что он хулиган. А про вас я ничего еще не знаю.

Пятаков хмыкнул и смутился, как от похвалы.

— Ладно, — сказал он. — Фонарик-то дадите?

Ледзинская протянула ему фонарик.

— Пошел, — сказал Пятаков.

Толстячок проводил его взглядом.

— Погоди! — бросился вдруг вслед за Пятаковым. — Я скажу только где взять! — скороговоркой сообщил участковому. И исчез за дверью.

Цветков понял, что тот действительно вернется, хотя и догадывался, что выбежал толстячок неспроста. Пусть договаривается на свою шею, подумал лейтенант. Затем взглянул на часы.

Дверь заскрипела. В проеме, тяжело отдуваясь, стоял толстячок.

31

Ужинали молча. Пятаков с парнем в энцефалитке по очереди поддевали ложками из одной банки, толстячок из другой ел один, давясь большими кусками тушенки и брезгливо вышвыривая прямо на пол застывший говяжий жир. Со своей банкой он управился скорее, чем те вдвоем.

Ледзинская от еды отказалась, выпив лишь стакан кефира, и Цветков не стал уговаривать, глядя на ее бледное лицо, вялость в движениях и неодолимую усталость в глазах. Сам он без всякого аппетита пожевал колбасы.

Печка, которую, вернувшись с берега, безропотно разжег все тот же Пятаков, едва еще занималась; слабо и неуверенно, как отдаленные одиночные выстрелы, потрескивали поленья, и чая, покуда вскипит, ждать не стали: выпили по кружке холодного, оставшегося в пятилитровом чайнике с утра.

Предстояло устраиваться на ночлег. Толстячок, не раздевшись и не сбросив сапог, завалился на нары поверх обоих матрацев. Парень в энцефалитке сбросил бродни, лег на матрац, накрылся с головой вторым, так что ноги его в толстых шерстяных носках остались снаружи, и быстро уснул, во всяком случае, лежал не шевелясь.

— Вы сами-то где думаете спать? — хмуро поинтересовался у Ледзинской Пятаков, оглядывая нары, заваленные хламом.

— Мы? Мы, наверное, пойдем в соседний балок, да, Валя? — спросила Ледзинская, вставая и одергивая мундир.

На нее сразу посмотрели все, кто был в балке, кроме участкового. Даже Пятаков выразил на своем равнодушном лице нечто вроде удивления: слегка приподнял брови. Парень в энцефалитке высунул из-под матраца голову — значит, все-таки не спал.

Удивились все не тому, что она собралась уходить с Цветковым. Будь дело летом, никто бы ничего и не подумал. Но сейчас холодно, печки из балков повыкинуты, спальников нет, а она собралась уходить из теплого балка с печкой. Вот это-то и было удивительно и вызывало подозрение. Толстячок смотрел откровенно двусмысленно, облизывая жирные после тушенки губы и боясь пропустить хоть одно слово или движение.

Первым нарушил молчание Пятаков.

— Идти-то вам никуда не надо, — сказал он Ледзинской. — Холодно там, а печку ставить да разжигать — до утра в аккурат и проканителишься. Вы вот сюда… — Он начал сгребать хлам с незанятых нар. — Я вам пару матрацев щас схожу принесу. — Он закинул под нары последнюю жестянку и вышел.

Толстячок разочарованно отвернулся к стене. Парень в энцефалитке вновь накрылся с головой грязным матрацем.

Пятаков вернулся минут через пять. Кряхтя, с трудом пролез в дверь, держа под мышками по скрученному матрацу. Расстелил на нарах. Сказал:

— Вот.

Ледзинская ответила:

— Спасибо.

— А ты со мной ложись, лейтенант, — сказал Пятаков, сбросил сапоги и лег поверх матрацев ближе к стене, чтобы было где прилечь участковому.

32

«Да».

«Владимир Федорович…»

«Да-да, я слушаю, Сережа!»

«Только что Коваль звонил из Кедрового…»

«Так!»

«Повариха Лямзина со сплавучастка заявляет, что ее хотели изнасиловать».

«Кто?»

«Пятаков».

«Пятаков?»

«Да. Вообще-то она на двоих заявляет, но Коваль там еще разбирается. Кажется, второй ни при чем… Тут вот еще что, Владимир Федорович. Водку, оказывается, Пятаков достал у каких-то городских охотников, мимо они там проезжали на шлюпке. Выменял на бензин. Эти охотники заправились и уехали, а через два дня опять пристали к сплавучастку, и Пятаков с ними уехал».

«С ними?»

«Да. Может, испугался, что за повариху привлекут. Точно неизвестно. Это Фомин показывает».

«Вот это действительно новости…»