Антология советского детектива-29. Компиляция. Книги 1-20

— Закурим?.. Алексей Захаров.

— Валентин. Кочнев… «Шипка»? Где достаешь?

Разговорились. И потом уже не расставались ни в ШМАСе, ни в эскадрилье, куда их направили мотористами. Только в армии и только между мужчинами возникают такие отношения, вернее и крепче которых у человека потом за всю жизнь может не случиться…

Но восхищавшийся своим другом Алексей, как выяснилось теперь, многого не заметил, точнее, не хотел замечать — ни того, что тот все время, даже в отношениях с ним, Алексеем, немножко рисовался; ни эгоистичности, с которой Кочнев не раз «уступал» другу свою очередь идти в наряд, сам шел в увольнение, но возвращать подобные долги обычно забывал; ни кочневского пристрастия к красивым, броским фразам; ни того, что фразы эти Валентин, вычитав или услышав где-нибудь, потом с успехом выдавал за собственные. Ничего этого прежде не замечал Алексей, ибо первая мужская дружба, как первая любовь, доверчива до слепоты.

Когда после демобилизации Захаров вернулся в Орел, пришел к Татьяне и тут же ушел от нее — от ставшей чужой и противной ему женщины, он никому и ничего не рассказывал. Ни старикам, обеспокоенным его молчанием. Ни друзьям. Только Валентину написал обо всем. И получил ответ: «Приезжай в Мурманск, здесь черное — черное, а белое — так без пятнышка…»

На сборы ушел ровно один день. И вот Алексей у Кочневых.

Генку он сразу узнал — по фотокарточкам.

— Генриетта, — она энергично пожала его руку, не отпуская, провела к столу. — Садись. И давай считать церемонию законченной…

У Кочневых было хорошо. Очень хорошо. Вечером вернулся с работы Валентин. «Будто перелицованный», — мелькнуло у Алексея, когда он увидел своего друга в штатском: казалось, с военной формой снял тот и обычную свою уверенность. Обрадовался как-то слишком шумно. Расспрашивал вроде и заинтересованно, а всели слушал, что отвечали ему? И голос потише, и во взгляде что-то беспокойное, неверное… Но за столом все стало на свои места. Алексей, может быть впервые после встречи с Татьяной, перестал ощущать холодный комок в груди.

В общежитии Алексея поселили третьим к двум крановщикам из управления механизации. Новая работа слесаря-сантехника не была ему в тягость. Руки, привыкшие к металлу двигателей, уверенно работали с новым инструментом. А голова… Он старался не оставаться наедине со своими мыслями. Днем — работа. Вечером — учебники: они с Валентином готовились в строительный институт. Иногда — просто сидели у Кочневых, пили чай и разговаривали. И Генка, и Валентин были неизменно рады ему.

Только однажды Алексей задумался: не оттого ли это, что других радостей мало?

В тот раз Генка предложила:

— Что мы, в самом деле, как старики, все дома да дома. Айда на танцы!

Они втроем отправились на танцы, и Алексею, в общем-то не любителю их да и танцору неважному, в тот раз было легко, весело. А потом произошла неприятная стычка. Когда все трое, дурачась, отплясывали шейк, Генку вдруг схватил за руку невысокий, крепко сбитый парень и резко дернул. Она налетела на партнеров. Валентин, вдруг весь какой-то усохший и растерянный, взял жену под руку и быстро повел к выходу.

— Эй, куда торопишься? Оставь маруху! — коренастый, пошатываясь, стоял в образовавшемся кругу.

Алексей подошел, коротко ударил левой рукой в солнечное сплетение, а когда парень согнулся пополам, сильно толкнул правой рукой в голову Взвизгнули и бросились в сторону девчонки. В углу зала, куда задом угодил коренастый, затрещали стулья. Алексей, не оглядываясь, спустился на первый этаж и догнал Кочневых. Они шли молча и на расстоянии друг от друга.

— Это Кожан… Тюрьма давно по нем плачет… — пробормотал Валентин.

— Знаешь, Валя, — Генка взяла под руку Алексея, — ты иди домой, я приду попозже. Алеша проводит. Иди. Так лучше — и тебе, и мне.

Оставшись вдвоем, они долго молчали. Алексею было мучительно неловко: и от своего дурацкого положения, и оттого, что он не знал, как теперь оправдать поведение Валентина, и потому еще, что далее молчать уже нельзя было, а в распроклятой голове — хоть шаром покати, ни единой мысли, которую бы можно сказать вслух и не подавиться собственной глупостью.

— Что, удивился, Лешечка? — Генка говорила зло и сухо. — Да, вот так… Я все думала, что у нас на Севере черное — так как полярная ночь, а белое — как снег, без единого пятнышка…

Он вздрогнул и даже глаза зажмурил от неловкости за Валентина, укравшего эти слова. Генка, ничего не заметив, покачала головой:

— А теперь уж и не знаю, что думать… Ну, пойду. Так что не мучайся, не ищи ответа.

А потом все пошло по-прежнему. Вот до этих последних дней… Нет, неправда! Это Алексею так хотелось думать — по-прежнему. А трещина росла. Теперь уж можно не закрывать на это глаза.

Алексею пришлось еще удивиться, и не раз.

Он отработал первый месяц, приближался день зарплаты. Накануне бригадир Козыркин проходил мимо, хлопнул по плечу:

— Ну что, Леха, завтра первую обмываем?

— Придется, — улыбнулся Алексей.