Антология советского детектива-32. Компиляция. Книги 1-20

— Почему не видно, почему не ждать? Разве женщины не равноправны теперь?

Мамедхан гневно сжал меж пальцами бумажный шарик.

— Это верно, что они равноправны. Но есть же предел? Эта женщина выводит меня из терпения. Я ждал, ждал и решил: только вернись, я зарежу тебя, как ягненка, и пойду прямо в тюрьму.

— Ты что, одурел? Я сам бы без жалости пристрелил тебя, соверши ты такое безобразие.

— Тебе легко говорить… — Мамедхан беспомощно опустил руки и пожал плечами, как человек, который ничего не скрывает перед своим близким. Хорошо, что бессовестная пришла после того, как я немного успокоился.

— Надо было хладнокровно, спокойно спросить: где ты была, Балыш, дорогая?

— Спросил, клянусь твоей умной головой. И что же? Она стала нагло врать мне в глаза, будто она меня искала. Я говорю: зачем меня искать, мужчина я или нет?.. Сидела бы дома, ждала меня. Она подняла крик. Жизнью твоей клянусь, товарищ Муртузов. — Мамедхан с заговорщическим выражением на лице внезапно высунулся из окна, проверил, не слушает ли их кто-нибудь посторонний, и снова стал крутить бумажные шарики. — Ты хорошо знаешь, что мы близкие, преданные друзья. У нас только жены, прости меня, отдельные… Разве от того, что ты следователь, дружба наша тускнеет?

Муртузов медленно постукивал рукой по столу.

— Я официально предупреждаю тебя, — сказал он. — Дружба дружбой, а служба службой. Когда я выступал на женском собрании и говорил о правах, мне задали вопрос: кто такой Мамедхан — кладовщик кооператива или маклер по купле и продаже женщин?

— Я? Маклер? Головой твоей, товарищ Муртузов, твоей собственной головой клянусь, что несчастная семейная жизнь сжигает и испепеляет меня, я горю без дыма и огня.

Мамедхан облизал свои пересохшие губы. Муртузов положил руку ему на плечо:

— Кто может упрекнуть тебя за это?

Мамедхан почуял, что у него есть еще в жизни опора, что Муртузов пока что не отступился от него, и самодовольная улыбка пробежала по его лицу.

— Ладно, ладно, — сказал смягчившийся Муртузов, не замечая этой улыбки. — Кто вкусил сладость дружбы, тот должен разделить и ее горечь. А иначе, на кой чорт нужен человеку друг? Не беспокойся. Скажу правду, что я ответил этим женщинам, я сказал: советский человек свободен в своем выборе, — ведь он никого не принуждает, женится и разводится по закону. Но, Мамедхан, между нами говоря, ты перешел уже все границы в этом деле. Если ты разведешься и с этой Балыш, против тебя поднимется бабий бунт. Да и сам я тогда схвачу тебя за уши…

— Как же мне не ссориться с ней? Упрекает меня, будто я бездельничаю. Почему, говорит, ты подарил буфетчице Нарыт мои часы? Я, говорит, видела свои часы на ее руке… Клянусь твоей головой, которая для меня дороже алмазов, часы эти у меня. Я хотел отдать их часовщику в починку, а Балыш бегает из дома в дом, суетится, разносит слухи, будто Мамедхан играет в кошки-мышки с этой буфетчицей Нарыт. Да разве так можно? Это все равно, что выносить из дому семейную тайну, бросить ее на волю ветра, пусть разносят по всему свету…

— Почему же у нее возникли подозрения?

— Все из-за часов! Из-за этих проклятых часов. Вот они здесь, у меня… — Мамедхан достал из ящика стола золотые часики. — Вот эта крохотная вещичка в устах болтливой Балыш стала огромным жерновом, который может размолоть мое благополучие…

— Ну, так не носи их с собой, оставь дома, пускай она убедится, что ты их никому не дарил, — посоветовал Муртузов, памятуя, что Мамедхан просил у него, как у аксакала, доброго совета.

— Легко сказать — оставь дома. Она надевает их на руку и уходит прямо в клуб. — Мамедхан надулся и покраснел. — А там жены ответработников района перешептываются — откуда это у жены такого маленького чело века, как кладовщик, золотые часы.

— Это тоже верно, ты должен, конечно, опасаться пересудов.

— Я и говорю, не делай этого, не показывай все, что у тебя есть, не подводи мужа.

— Что же она отвечает?

Она поднимается на меня, как гюрза, кричит: не посягай на моя права! Я свободная женщина.

— Не посягай на мои права? Свободная женщина? Вот как? — Муртузов уставился на носок своего ботинка. — Тут шутки плохи, раз она уже ссылается на закон.

— Да, такой она стала активисткой! В тот день, я вижу, она поднялась на сцену клуба — репетицию делает. Какой-то негодяйчик с кудрявым чубом звенит на таре, она, строя ему глазки, кокетничая, танцует. А когда ей запрещаешь, говоришь: «Клуб не место для тебя, не лезь, куда тебе не следует», она кричит: «Не отнимай мои права». Огнем стала, пламенем. Жжет меня, губит. Когда ни погляжу, стоит перед зеркалом, мажется, красится, бровями поводит. Что это ты делаешь, беспутница? Видишь ли, она готовится к своей роли. Тьфу! Просто мечтает о других мужчинах и вся сияет при этих мыслях…

Не могу сдержать себя при виде этой мерзости, руки чешутся…

— В таком случае дай развод, — посоветовал Муртузов. — Зуб болит вырви, избавься от него. Сосед плохой попался — переселись в другое место, жена плохая дай развод и дыши себе спокойно…