Антология советского детектива-4

Мне не хотелось ехать в костел на спортивной полугоночной машине. Костел и скоростной автомобиль как–то не стоят рядом. Мы пригласили извозчика. Они еще сохранились в Вене для таких чудаков.

Для выезда привели нам четвероногую красавицу. Природа отлила совершенные формы. На ногах по щиколотку белые носочки, а сама черная как смоль. Но если бы вся черная, может быть, это выглядело бы и мрачно. Нет. Посадили ей прародители белое пятно на лоб. Белое пятно с острыми уголками, как звездочку.

Черная, а все же и на черном еще чернее два внимательных глаза. Никаких украшений мы на нее не надели. Черный лебедь, выгнув шею, побежал по дороге.

По брусчатке постукивали копыта, мягко приседали рессоры, слабый ветерок овевал мою невесту… Путешествие на пролетке в прошлое.

Память вырывала — с трудом, конечно, — знакомые очертания. Дорога в те годы была выложена круглым булыжником. Сквозь камни пробивалась зеленая травка. Красная брусчатка убила траву, автомобильные шины не давали ей ожить.

Вдоль дороги и тогда толпились ветвистые и высокие липы. Навряд ли они стали значительно выше, они, наверное, все эти годы росли вширь. Теперь перед костелом они соединили свои кроны, прикрыли дорогу вечной тенью.

От стука копыт тревожились грачи, тучей поднимались над макушками аллей и тревожно кричали.

Мария сшила для венчания белое платье. Закрытое белое платье, не очень похожее на подвенечный наряд, по праздничное и веселое.

Тогда совершал венчальный обряд старичок ксендз. Он давал наставление молодым жить в дружбе и уважении. Его слова падали в наши раскрытые души, оставался от них след, как впечатление о вечности.

На этот раз молодой ксендз смущался. Ему бы у нас получать напутствие… Сан обязывал его произносить слова о любви, о супружеской верности. Звучало это и торжественно и смешно.

Сорок лет тому назад, когда обряд потребовал, чтобы мы поцеловались, я встретил в глазах Марии светлые слезы. Теперь в ее глазах затаилась улыбка. Немного торжествующая. Разве не могло быть для нас радостным, что через сорок лет мы с той же легкостью и без сомнений пошли к венцу, как в самый расцвет нашей любви, в ее радужные весенние дни?

Мы долго не могли успокоиться в тот вечер, перебирая в памяти давнее событие, переплетенное так неожиданно с сегодняшним днем. Давно разошлись все гости. Мы стояли у окна. Ранний майский рассвет делал прозрачным сумрак над городом. Солнце еще не встало, оно подсвечивало высокие перистые облака, которые, казалось, вечно, так и не сходя с места, висели над нашим городом с тех самых далеких лет, о которых мы вспоминали.

Нападение было внезапным и сокрушающим. Тихим и ласковым голосом Мария вдруг спросила, зачем мне все–таки понадобилось венчание, оно получилось прелестным, но что меня на это толкнуло.

Значит, все прежние аргументы не приняты. Повторяться я не мог, правды говорить не хотел. Я молчал.

Мария взяла меня под руку. Наивный человек! Думал все скрыть от нее, словно я забыл, что все тревоги мы всегда делили вместе, что она прошла ту же школу ужасов, что и я, что она вынесла из жизни почти магическую проницательность.

Она давно обо всем догадалась и все уже знала. Не знала, правда, о гонке на автобане. Но эта история оставалась пока столь темной, что и я в ней до конца еще не разобрался.

Герман Ванингер был известен ей не меньше, чем мне. Она на себе испытала жестокость его сердца и тяжесть его руки, хотя видела его только однажды, с чердака шестиэтажного дома, когда он проезжал по городу триумфатором и хозяином.

Она опять, как двадцать с лишним лет назад, сожалела, что не умела стрелять и не было у нее винтовки с оптическим прицелом. Тогда бы и оборвались все мучения.

Да, она права. Думали ли мы в майские дни сорок пятого года, что процесс над фашизмом будет столь мучителен и опасен не для преступников, а для свидетелей их преступления?

Что происходит с человеком XX столетия, почему философы никак не соберутся ответить на этот самый главный вопрос современности? Чем они объясняют зигзаги, которые делает человеческое сознание?

Ужаснувшись, мы глядели на развалины Европы двадцать лет тому назад, и этого урока оказалось мало. Опять расползается по карте мира человеконенавистничество. Оно находит себе не только адвокатов, но и ретивых последователей… Это в гуманный–то век, когда для радостей жизни созданы такие материальные ценности, о которых не смели мечтать самые отчаянные фантасты!

Я высказал Марии сомнение, что суда может и не быть, что Ванингера отведут от суда еще в процессе следствия. Она меня поправила. Нет, суд будет. Ванингеру и его нынешним друзьям важнее оправдать его по суду, создав этим и юридический прецедент, чем замять дело, вызвав общественный скандал. А поэтому, прежде чем начать суд, они постараются отвести улики от него. То есть сделать так, чтобы на суде не оказалось свидетелей–очевидцев…

4