— Да в чем дело, Раиса Павловна? — удивленно спросил Виталий.
— Вы еще спрашиваете?
— Ну конечно.
— Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться.
— Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг…
— Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует.
— Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать!
— Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна?
— Вы свободны.
Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала:
— Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично?
— Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел!
— Целый час? — рассмеялся Виталий.
Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть.
— Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы?
Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами.
— Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность.
— Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом?
— Ясное дело, видел.
— А портсигар там был?
— Это какой?
— Ну, кожаный такой, старенький.
— А-а… Нет, такого не было.
— Не было?
— Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают.
…В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил:
— …Работы Ильюшки Глазунова там превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются.
— В котором же часу вы там были?
— Часа эдак в четыре, не раньше.
— Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко.
— Непременно.
— Среди них портсигар кожаный не заметили?
— Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело?
— Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился.
— Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился.
— Постараемся.
— Ну, ну. Если чем могу быть полезен — пожалуйста, располагайте, — и, усмехнувшись, неожиданно добавил: — Знаете, у вас интересное лицо. Голубые глаза, черные волосы — любопытный контраст. И линия подбородка. Не попозируете?
— Ну что вы… — улыбнулся Откаленко. — Тут спать некогда, а вы…
— Нет, серьезно, — тряхнул головой Зернов. — Я непременно выставлю ваш портрет.
— Только этого мне не хватало.
…Вечером подводили итоги. До того никто из сотрудников не мог знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить… не преступника, конечно, — об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку, какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь.