Антология советского детектива-6. Компиляция. Книги 1-11

Другой мир входил в душу Меденцевой. Она готова была еще и еще писать о своих первых впечатлениях, о тете Паше, какая она смешная в своей заботе о ней, квартирантке, о заболевшей дочурке Дубкова — Светке, о крынке молока из погреба, от которого она почувствовала холод в желудке. Вот еще тетя Паша рассказала, как три года назад жеребец «Казбек» убил жену директора. Она работала зоотехником. Конюх не справился с лошадью. Она взвилась на дыбы и подковой ударила в висок Дубкову. Будто и задела чуть, а женщина не встала. Дубков тяжело перенес смерть жены и оставался ей верен, а ведь многие женщины заглядывались на него. Но разве это напишешь Луговому? Все это для него было неинтересным, чужим, а вот она уже начинала жить этой новью.

Меденцева еще долго сидела над письмом, глядя в окно на улицу, по которой проносились машины, торопливо шли люди. Из задумчивости ее вывела Дарья Филипповна.

— Как устроились? — спросила она.

— Спасибо. Я так благодарна...

— Тетя Паша у нас первая чистюля и душевная женщина. Вам хорошо у нее будет.

Дарья Филипповна помолчала и вдруг сказала:

— Нина Михайловна, а ведь я к вам за помощью.

— Что такое?

— Да Светка вот... Хочу, говорит, чтоб новая тетя пришла — и все. Не успокоим никак, ничего в рот не берет... она едва Дмитрия Степановича отпустила. Старуха говорит, что он только и отговорился тем, что вы его ждали. А девчонке это в голову запало. Дойдите на минутку, может она из ваших рук бульон выпьет. Целый день не ест... Не далеко здесь, за углом. А Дмитрия Степановича нет...

Меденцева растерялась.

— Не знаю, удобно ли...

— К больному ребенку-то?..

Дубков вернулся домой на рассвете. Стараясь не греметь запорами и как можно тише шагать, он сразу направился в комнатку Светки, но кроватка ее была пуста. Он бросился в гостиную и... замер на пороге. На диване, к стенке лежала его Светка и улыбалась во сне. Рядом с нею, на краешке дивана и подставленных стульях — Меденцева. Светкина ручонка охватила ее шею, будто притягивая к себе.

Дубков постоял минуту, вздохнул и бесшумно вышел из дома. С болезненной складкой у губ он пошел улицей, в сторону совхозного сада, чтобы там, на копне душистого сена, уснуть хотя бы на час.

Но забыться удалось не сразу. Вокруг уже пробуждалась жизнь. Над головой, в ветвях яблонь, сновали птицы, в сторожке раз за разом прокричал петух, на улице гремели ведрами бабы. Сквозь ветки в глаза Дубкову смотрело молодое, подрумяненное близким восходом небо. Он всей грудью вдохнул пахнущий яблонями воздух и улыбнулся небу так, как будто и к его предрассветной красе были приложены его директорские руки, будто и само небо было неотъемлемой частью совхоза.

Он снова улыбнулся, но уже по-другому, поймав себя на собственническом чувстве, и закрыл глаза, чтобы уже не отвлекаться и продумать наедине, как помочь третьему отделению быстрее закончить строительство новой фермы. С этой мыслью он незаметно заснул, а вскочил с первым ударом в рельсу — сигнал начала рабочего дня. Вскочил и испугался: он проспал три часа!

«Как они там?» — подумал он о матери, Светке и Меденцевой сразу, будто они были одно нераздельное целое.

Но Меденцева в это время уже вернулась к себе. Она сидела у стола, помешивала ложечкой крепкий чай и читала свое недописанное письмо, за которое принималась дважды. Можно было еще написать Борису, что она ночевала в доме директора, возле больной Светки. Но она почувствовала, что не может написать этого, будто здесь было что-то обидное для Бориса и для нее самой. Рассердившись на себя, она вдруг схватила письмо и разорвала.

Как жить будешь, товарищ?

Поезд начал замедлять ход, затормозил и остановился. Луговой выглянул в одно окно, в другое — никаких признаков станции не было.

— Перед семафором, что ли? — спросил он проводницу, бегущую к двери.

— Станция! Жаксы-Тау! — прокричала она на ходу. — Я же предупреждала: сходить вам! Три минуты стоит...

Луговой схватил приготовленный багаж и скоро уже стоял на насыпи, дожидаясь пока прокатятся мимо вагоны. Он думал, что станция по другую сторону полотна, но когда миновал последний вагон, то и там ничего не увидел. Тот же простор, теперь открывшийся во все стороны. Впереди он различил две небольшие землянки, похожие на плашмя положенные кирпичи, да крохотный вагон возле пути. И все. Ни одного деревца, ни одного куста до самого горизонта, только крохотные фонтанчики ковыля над голубоватой полынью да вдоль дороги телефонные столбы, будто воткнутые спички. Здесь все представлялось в уменьшенных размерах, наверно, оттого, что было далеко-далеко видно. Было утро, не больше шести. На востоке небо уже утратило синеву и глядело на степь ярко-белым солнцем. От жаворонков звенело в ушах. Дышалось легко, вкусно. Степь!.. Вот ты какая!..

И из-за землянок вынырнула грузовая машина и покатила по дороге вдоль телефонных столбов.

«Не в Жаксы-Тау ли?» — подумал Луговой.

Ему стало досадно, что он промешкал и опоздал к машине. Машина отошла от вагончика. И в ней сидят пассажиры, сошедшие с поезда.