Антология советского детектива-8. Компиляция. Книги 1-17

— Тьфу, блудница вавилонская! — сказала темноликая старуха и, решив, что это неубедительно, добавила: — Стерьва поганая!

Старичок заерзал, тихо прошамкал:

— Известно, овчарка немецкая!

Фроська презрительно цыкнула на него:

— Ты еще слюни распустил, мухомор плешивый! Двину раз — и трухой рассыплешься!

Боясь скандала, старичок втянул головку в сухонькие плечи. Привлеченные наглым Фроськиным тоном, люди придвинулись ближе. Фроська заглянула в лицо Оксане Ивановне и умильно сложила губы бантиком:

— Доброго вам здоровьичка, Оксана Ивановна!

Старуха прижалась пылающим лицом к заборчику.

Фроська хищно оскалила мелкие белые зубы.

— Да вы не прячьтесь, Оксана Ивановна, я не злопамятная, не укушу, — сказала она. — Теперь поняли, кто прав? Сегодня жив человек, а завтра — нет его. Война все спишет. Видала я Галю, гладкая такая, нарядная, чемоданы шикарные. Привет ей от меня, выберу времечко, наведаю, как же…

В иное время за подобные речи кто-нибудь из толпы матерно обругал бы Фроську. Но теперь любопытство и неприязнь людей обратились на Оксану Ивановну. Фроська поправила пышную прическу, складки на платье, торжествующе заговорила:

— Ваша Галя понимает свою выгоду. Она где ж, в учреждениях германской армии служит или в гестапо? — и, не дождавшись ответа, самоуверенно сделала вывод: — Скорее в гестапо, там лучше платят. Теперь и вы заживете, Оксана Ивановна. Заходите вечерком с Галей, отпразднуем ее приезд…

Ничего более унизительного Фроська не смогла бы придумать. Оксана Ивановна вскочила и разъяренно впилась ногтями в смуглые Фроськины щеки. Толпа в изумлении подалась назад. Один лишь старичок, расхрабрившись, подбадривал:

— Рви ее, овчарку, рви, не жалей!

Фроська взвизгнула от боли и от страха за свое лицо, оттолкнула старуху. Но Оксана Ивановна вцепилась в темные Фроськины локоны и безжалостно дергала их, говоря:

— Несчастью моему обрадовалась, паскуда! Над старухой измываешься! Думаешь, я Гальке своей прощу? Всех вас на площади перевешать надо заместо людей наших! Ну, дождетесь еще своего часа, дождетесь, поганки!

Она брезгливо обтерла руки о передник, взяла ведро и двинулась за вторым ведром прямо на людей. Толпа расступилась, люди смехом и восклицаниями провожали ее.

— Отделала бабка шкуру этой гниде! Нехай помнит! А то расквохталась тут, на старика ругалась!

— Вишь, дочка у ей с немцами снюхалась!

— Бить их, хлюстанок, надоть, жиреют тут на нашей шее!

— А то, у Фроськи добра, вон, полон дом!

Симпатии толпы были всецело на стороне Оксаны Ивановны, но она ничего не слышала. Она думала, что скажет сейчас Галине. Кто-то услужливо подхватил ее ведро, протиснулся к колонке, сказал:

— А ну налейте, у бабки вон несчастье, слыхали!

Фроська, подняв кулаки, с угрозами бросилась за старухой. Но толпа сомкнулась перед ней. Фроська бессильно опустила кулаки.

II

В домике Оксаны Ивановны было две комнаты и кухня. Большую, с окнами на улицу, занимал немецкий лейтенант Павлюк. Когда приехала Галина, старуха уступила дочери маленькую комнатку с окнами во двор и в садик и переселилась в кухню. Они могли бы устроиться вместе, но близость дочери угнетала Оксану Ивановну, да и Галина прозрачно намекнула, что ей одной удобнее.

В коридорчике Оксана Ивановна помедлила у дверей Галиной комнаты. «Так и есть, опять клятый Павлюк там», — подумала она и что было силы хлопнула кухонной дверью.

Галина раздраженно бросила на колени старый альбом с фотографиями киноактрис, когда на круглом столике жалобно зазвенели вазы с печеньем и сахаром.

— Не мелькайте перед глазами, Иван Трофимыч! Садитесь! Мама пришла, сейчас будем кофе пить…

Лейтенант Павлюк, плечистый, краснолицый, замер с сигаретой перед молодой женщиной. Хороши были ее светло-пепельные волосы в тугом венке кос и в завитках, небрежно спадавших на чистый нежный лоб. Хороши были ее горячие, темно-карие глаза в пушистых ресницах. Она держала в пальцах потухшую папироску и раскачивалась в кресле-качалке.

Павлюк выкинул окурок в раскрытое окно, взял с туалетного столика плюшевого трехногого медвежонка.

— Зачем этот потрепанный зверь? — спросил он, хмуро повертев игрушку. — Не люблю хлама прошлого! — и он размахнулся, чтобы выбросить медвежонка в окно.

— Не смейте! — запретила Галина, спрыгивая с качалки; она прижала игрушку к груди. — Это мой друг детства — маленький Мишутка! Вы помните, Иван Трофимыч, сказку Толстого «Три медведя»?

Галина нараспев заговорила:

— «Один медведь был отец, звали его Михайло Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок и звали его Мишутка…». Вам смешно? Вы не любите своего детства?

— Трехногий талисман! — ухмыльнулся Павлюк.

— А у меня и счастье искалеченное, как этот Мишутка! — с вызовом сказала Галина, поглаживая вытертый плюш игрушки; отворив дверь, громко крикнула: — Мама, будь добренькой, принеси нам кофе! — и, возвращаясь в кресло, нетерпеливо протянула: — Вы намерены развлекать меня, Иван Трофимыч? С вами умрешь со скуки!