Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

Пока собирались приглашенные, Николенька сделался рассеянным и все нетерпеливо посматривал на дверь. Но едва появилась Елизавета Ивановна, этакая нездешняя «прекрасная дама», сын поддернул узелок на редкость тщательно повязанного галстука, пригладил волосы, с улыбкой направился к гостье и, к удивлению Агнии Климентьевны, галантно поцеловал руку и объявил:

— Друзья, позвольте представить вам Елизавету Ивановну Гущину. Счастливый случай свел нас в самолете, и теперь я рад видеть ее у себя…

«Откуда такое красноречие и эта суетливость, — удивлялась Агния Климентьевна. — Вдовел пятнадцать лет. Сколько женщин имели на него виды, он не дрогнул. Однолюб — и точка. Матери не может простить второго замужества. Замужества! Кто бы знал!.. И вот, на тебе: «счастливый случай в самолете…» Или верно замечено: седина в бороду — бес в ребро!..»

Ох, как бы не к худу… Худого-то и так вдосталь. Агния Климентьевна опустила руку в карман, нащупала письмо.

Уже много часов после прочтения письма Агния Климентьевна приказывала себе позабыть, не думать о нем. Хотя бы ненадолго, хотя бы до завтрашнего утра… Не портить людям настроение своим удрученным видом, не омрачать Настеньке единственного в жизни дня — дня ее двадцатилетия.

Нет, отмахнуться от полученных известий — это по-страусиному голову прятать от опасности. В любое мгновение в этот дом, к милым ей людям может ворваться беда, может пролиться кровь. Ладно бы только ее, Агнии Климентьерны — она свое отжила уже, — но ведь и Николеньки, даже Настеньки… А кто поручится, что уже не ворвалась, что злодей не в доме…

Но кто же он? Кто?! Этот птенец Глеб, так робко и вовсе несовременно влюбленный в Настеньку? Милый, деликатный Бочарников? Экстравагантная Елизавета Ивановна? Такой обходительный Кашеваров? Господи, придут же в голову этакие нелепицы! И все-таки нельзя одной с такой докукой… Поскорее сказать обо всем Николаю. Он мужчина, воин, сумеет заступить дорогу беде.

Но как открыться, покаяться в таком прегрешении даже перед сыном?! Мыслимо ли нарушить клятву, что дала умиравшему Аристарху Николаевичу…

И на свои старушечьи плечи взвалить такую ношу немыслимо. Подломятся… О Настеньке и вовсе речи нет. Лучше в омут головой, чем девочке открыть такое о прадеде и деде…

С кем же поделиться нежданным горем? Агния Климентьевна задержала взгляд на Кашеварове.

Вспомнила, как впервые повстречала на Тополиной улице, еще не зная, что за человек перед ней, потянулась к нему душой, попросила защиты.

А ведь сердце — вещун, первое чувство самое верное. И вообще, у нее всю жизнь тонкое чутье на людей.

Так, может быть, довериться своему первому чувству, не истязать себя страхами, а открыться постороннему, зато хорошему, надежному человеку. Агния Климентьевна снова посмотрела на Степана Кондратьевича и окончательно решила: прирожденный поверенный, солиден. Респектабелен. Рассудителен. А главное, хранит почтительную память о Климентии Даниловиче.

Прогуливались вместе со Степаном Кондратьевичем по окрестностям, и неизменно говорил он о Бодылине, восхищался им, рассказывал о будущем своем романе, в котором во всеуслышание воздаст должное сибирскому магнату. Вспоминал о своем отце Кондратии Федоровиче. И получалось по его словам, что и Кашеваров-старший преклонялся перед Бодылиным. И об Аристархе Николаевиче Кашеваров отзывался весьма лестно.

От его речей теплело на душе Агнии Климентьевны. После стольких лет отчужденности, даже враждебности к отцу, услыхать о нем доброе слово. Да еще от такого достойного человека.

А Кашеваров, словно бы разгадав смятение Агнии Климентьевны, сам подошел к ней и весело пригласил:

— А не выйти ли нам с вами на круг?

Но Агния Климентьевна оглядела его от носков лаковых туфель до седых, все еще пышных волос и после продолжительной паузы сказала озабоченно:

— У меня к вам дело, не терпящее отлагательства.

— Всегда к вашим услугам, сударыня.

— Мне кажется, я попала в довольно двусмысленное положение. Человек вы многоопытный, как мне сдается, искренне расположенный ко мне. Ваш совет крайне ценен. Словом, сделайте одолжение, прочтите это письмо.

То было письмо из Москвы. Свояченица покойного ювелира Никандрова описывала печальное событие в домике на Восьмом проезде Марьиной рощи.

Письмо заканчивалось так: «Поскольку, глубокоуважаемая Агния Климентьевна, ваше поздравление Ивану Северьяновичу с днем ангела не застало его в живых, а я слышала от покойного о вашей к нему доброте и внимании, сочла своим долгом уведомить вас о его кончине и наказать вам беречь себя, не допускать к себе посторонних личностей. Своим же умом я так располагаю: ежели злодеи достигли до Ивана Северьяновича и пытали у него про клады вашего покойного батюшки, так доберутся и до вас, чтобы забрать то, что досталось вам в наследство. Так что остерегайтесь их повсечасно. Помните, что береженого бог бережет…»

Взгляд Кашеварова медленно скользил по строчкам, то и дело останавливаясь и как бы насквозь проницая их. Он закончил чтение, бережно сложил письмо и машинально понес себе в карман.