Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

— Феоктистова Полина Степановна, Гликерии Мартыновны дочка… — думая о своем, почти машинально отвечала Агния Климентьевна. — Как наказывала ей Гликерия Мартыновна, чтобы и в мыслях не держала распродажу. А она… Эх, жадность да корысть… — Агния Климентьевна вздохнула, сказала с облегчением: — Вон, значит, из каких мест потянулась эта цепочка. А я-то думала… — Она взглянула на Зубцова, заметила укоризненно: — А вы решили: Агния Климентьевна не молода, в некотором роде интеллигентна. Следовательно, это она ринулась в золотую коммерцию!

— Возможно, у вас есть право на иронию, — сказал Зубцов. — Но как случилось, что умершая в мае сорок третьего года и похороненная в Кировской области Аксенова Агния Климентьевна через полгода благополучно достигает Краснокаменска, простите меня, скоропалительно вступает в новый брак и превращается в гражданку Лебедеву? Коль скоро вам нечего скрывать и некого опасаться, зачем понадобилась вся эта одиссея с исчезновениями и превращениями?

Агния Климентьевна тяжело вздохнула, скорбно посмотрела на Николая Аристарховича, и сказала:

— Сын мне доселе простить не может этого, и вот вы… По дороге в Краснокаменск снова я захворала и добралась до родного города еле живехонькой. Из вагона попала прямо в больницу, в палату к Валерьяну Васильевичу Лебедеву, другу моих гимназических лет, который еще «на заре туманной юности» питал ко мне привязанность. А зимой сорок третьего стал при мне и доктором, и нянькой. Привязалась я к нему не из опасений и страхов, как вы трактуете, а просто по-человечески. Аристарх Николаевич скончался в блокаде, сына считали пропавшим без вести, впереди у меня — ничего, кроме одиночества. Не из корысти, и уж, поверьте мне, не по страсти… — Она осуждающе посмотрела на сына и договорила с усмешкой: — А свидетельство о смерти я сама себе не выправляла. Спрос за него с тех канцеляристов, что сочли меня умершей, когда сняли без сознания из эшелона в Котельниче Кировской области. А Гликерия Мартыновна Феоктистова, добрая душа, никому не сказываясь, забрала из санпропускника к себе домой. Там я и отлеживалась полгода. Время военное, никто обо мне не запрашивал, так и затерялась я в тогдашней сумятице, записали меня за упокой…

Зубцов пошел было по комнате, но сразу же вернулся к Агнии Климентьевне и спросил:

— А Павел Елизарович Потапов не говорил вам, что я расспрашивал его о бодылинском золоте?

— Потапов? Павел Елизарович? Действительно, мы познакомились с месяц назад. Наведал он меня, обсказал свое происхождение, но, кроме как на самые общие темы, мы не говорили с ним ни о чем. Посетили городское кладбище. Куда же еще нынче идти потомкам Бодылина и Потапова?… А про ваши с ним встречи не намекал и звуком. Упомянул только, что он, как все, считал меня умершей и нипочем бы не сыскал, но перед отъездом в Сибирь ему сказали, что я живехонька.

— Кто именно сообщил ему эту новость? Он вам не называл?

Кашеваров зашелся таким кашлем, что побагровел и проворно закрыл лицо носовым платком

— От кого он услыхал? — растерянно переспросила Агния Климентьевна. — Вовсе из памяти вон… Хотя, позвольте, припоминаю, он говорил… Да, однако, вас он помянул, Степан Кондратьевич… Явственно помню, вас…

— Путаете что-то, сударыня, — сквозь кашель пробормотал Кашеваров. — Это я про вас услышал от Потапова. Я же вам еще сообщил, помните, Анатолий Владимирович?

— Помню. — Зубцов усмехнулся и снова обратился к Агнии Климентьевне:

— Несколько дней назад вы получили из Москвы письмо от свояченицы покойного Никандрова. Вы не посвятили в содержание письма даже близких, доверили свой секрет Степану Кондратьевичу. Письмо из Москвы отправлено с нашего ведома. Расчет наш был прост: коль скоро вам нечего таить, то после получения письма единственный для вас путь — это путь в милицию или откровенный разговор с вашим сыном. Но вы промолчали…

Агния Климентьевна сидела неподвижно, опустив взгляд. Она с усилием подняла голову, провела рукой по лицу, как-то зыбко улыбнулась Зубцову:

— Все логично у вас. Да только не так все оно на самом деле… И молчать мне дольше никак нельзя. Время рассказать без утайки. Мне кажется, все началось с того, что я разлила воду…

2

… Боль огненной змейкой проскользнула по телу. Агния Климентьевна вздрогнула, испуганно ойкнула:

— Арик!

Никто не ответил. Агния Климентьевна медленно открыла глаза. Над крутобокими завалами грязного снега вздымались серые дома с бельмами зашторенных окон. Она вспомнила, как закачались, пошли хороводами дома. Быстрее, быстрее, пока не сомкнулись в черную пелену… Она не знала, сколько времени провалялась в сугробе, — минуту, час, полдня?! Закрыть глаза, как в детстве, подтянуть колени к подбородку и, пусть на снегу, заснуть хотя бы ненадолго.

Но Агния Климентьевна представила, как один-одинешенек лежит на диване в кабинете Аристарх Николаевич, ее Арик, и тревожно прислушивается: не возвратилась ли она. Запоздай она, может статься, что Аристарха Николаевича не подбодрят ни кипяток, ни даже ломтик хлеба…