Антология советского детектива-9. Компиляция. Книги 1-11

Стуков откинулся на спинку стула, в упор разглядывал Щербакова с усмешкой. Вот сидит он перед ним, выпятив подбородок, светлые глаза из-под очков в позолоченной оправе так и стригут. Благоухающий сидит после бритья, розовощекий, уверенный в себе, в своем праве подправлять, менять продуманное…

Такой небось ни разу в жизни не глотал голодную слюну, не растягивал на несколько раз зачерствелую краюху хлеба, не месил грязь в рваных опорках, не донашивал латаный-перелатаный отцовский пиджак. Такому все готовым на блюдечке поднесли: и сытость, и уют, и университетский «поплавок», и капитанские звездочки на погоны. В этаком-то хрупком возрасте…

А он, Василий Николаевич Стуков, за свои немалые уже годы выше глаз похлебал всякого лиха, и горького, и соленого, и горячего до слез. К тридцати годам, в возрасте этого пижона, он только до погон младшего лейтенанта дотянулся. Один просвет, одна звездочка… Так-то… И все-таки это был просвет в его жизни.

Стуков видел себя сейчас то в кабине ЧТЗ на дальнем поле родного колхоза, то в свежевырытом окопчике у лафета противотанковой пушки. И на экзаменах в заочной юридической школе он видел себя. И хотя тогда ему уже подкатывало под тридцать, и на заношенном кителе горели ленточки наград и нашивки за ранения, дрожал на экзаменах бывший сержант как пятиклассник: выпадет или нет счастливый билет. Выпал! Получил бывший сержант высокое право пребывать в этом кабинете, за этим столом. Так неужели он употреблял свою власть во зло людям, неужели не заслужена репутация, пусть в границах всего лишь района, но прочная репутация строгого и справедливого следователя.

Но высказать все это заезжему человеку было невозможно, и Василий Николаевич, сознавая, что молчание уже становится неприличным, вздохнул, отвернулся от Щербакова и посмотрел в окно на улицу в рыхлых сугробах, по которой тридцать с лишним лет вышагивал на службу в райотдел, улицу, на которой ноги помнили каждый ухаб. Посмотрел на присаженные снегом домики: их обитателей он всех знал в лицо, знал многие подробности их жизни, и они знали его, старшего следователя капитана Стукова, и — он истово верил в это — относились к нему с почтением.

Наконец Стуков очнулся от своих дум, сказал печально:

— Да, тридцать пять лет я на службе, в кабинете этом, при исполнении. Бит, терт и молот на всех жерновах. Не стану кривить душой, и доследования случались, и оправдания в судах, и прекращение дел. Воспринимал самокритично. Делал надлежащие выводы, А тут как про отмену своего постановления узнал, ровно кто меня обухом огрел по темени. Который день будто не в своей памяти хожу. Душу гложет стыдоба… Неужто в этот раз просмотрел чего, склевал старый воробей дармовую мякину. — Стуков подался через стол к Денису, понизил голос, продолжил доверительно: — Да ежели у меня хоть грамм сомнений был в причинах гибели Юрия Селянина, я бы не стал дожидаться вашего приезда, до Генерального Прокурора дошел бы, вел бы следствие хоть три года, пока бы не доискался до истины. Ведь Стукова в районе стар и мал знает. И у всех капитан Стуков в авторитете. Такая в службе здесь, в глубинке, особенность. Просматриваемся со всех сторон…

В другую минуту Денис шуткой постарался бы рассеять тягостное настроение Стукова, но сейчас, когда сам полной чашей испил досаду за себя, он не годился в утешители.

Сначала не без скепсиса: ищет самооправдания, а затем с участием слушал Щербаков исповедь Стукова и думал о том, что этот капитан давно уже вышел из капитанского возраста, но, судя по всему, не обойден славой Шерлока Холмса районного масштаба. И вот сейчас, когда эта слава в зените и старослужащему следственной службы перед отставкой и выходом на пенсию забрезжила майорская звездочка, на его седую голову обрушилось доследование дела, которое он считал «железным». Теперь старик опасается, что его надежды на почетную отставку находятся под угрозой… Сколько таких Стуковых встречал он в скитаниях по районам. Они раздражали Щербакова самоуверенностью и упорством в отстаивании своих позиций, а случалось, и заблуждений.

А Василий Николаевич Стуков слабо улыбнулся Денису, вздохнул и сказал, не скрывая обиды:

— Отзывается, говорите, лестно обо мне наш полковни… А вот не согласился с моей версией о несчастном случае, командировал вас, товарищ капитан, ворошить «битое» дело, хотя мы с вами и в одном чине.

— Случается, — попробовал успокоить Денис. — Но вообще-то я рад, Василий Николаевич, что вместе станем ворошить. Ведь вы, так сказать, абориген. Знаете районные условия и всех действующих лиц досконально.

— То-то и есть, что районные, — злорадно подхватил Стуков. — Вы в областном управлении озираете всех с больших высот. А спуститесь-ка на грешную землю, в нашу обстановку. Районную…

— И чем же они так сложны, — усмехнулся Денис, — эти ваши «районные будни?»