Однажды он загулял по кабакам в компании пьяниц и убийц. Все они волочились за одной иностранкой, очень красивой и образованной, такой красивой и неприступной, что друзья моего отца дрались всю ночь напролет, чтобы пробиться сквозь толпу и подобраться поближе к тому роскошному отелю, где любовник назначил ей свидание. Моего отца пожирали ярость и досада, он следовал по пятам за этой женщиной, чьи любовные похождения вызывали всеобщий интерес, но вынуждали держаться на почтительном расстоянии. В тот день он был жестоко ранен в лицо бритвой, которую какой-то старик бросил в него из окна, пока отец поджидал эту равнодушную куртизанку, и теперь густая горячая кровь била из него пульсирующей струей, попадая на бороды друзей. А из меня рвался душераздирающий крик — только так я мог выплеснуть стыд и отречься от бесконечных страстей отца, потому что я едва родился и кричал по утрам и вечерам, словно желая публично заклеймить этого недостойного человека. Он брал меня на руки, чтобы продемонстрировать предмету своей досады и ненависти — этой иностранке, которая появлялась в окне поздним вечером, когда я хотел спать и исходил ором из глубин отцовской страсти… Наконец она спустилась быстрым шагом, иностранка собственной персоной, явив свое нечистое лицо и жесты, за которыми толпа следила, как за диковинным ритуалом, женщина, от которой пахло незнакомыми духами, и обвила меня руками, и я вдыхал в себя аромат самой тяжелой и прекрасной из ее грудей (мне казалось, что у нее их много, в то время как у моей бедной матери было всего две), а мой отец, окруженный другими людьми, которые останавливались, привлеченные столь необычайным зрелищем, застыл перед иностранкой, с улыбкой ласкающей меня, и погрузился в молчание, которое наполняло меня угрызениями совести и ревностью, меня, шестилетнего ребенка, глубоко потрясенного отцовской страстью, меня, ставшего самым яростным соперником отца, хотя у меня еще не было всех зубов, меня, который так никогда и не смог смириться с тем, что иностранка исчезла, а моего отца принесли в одеяле, когда я играл на улице с Неджмой — Неджмой, дочерью иностранки, которую похитил мой отец.
Произнеся последние слова,
НЕДЖМА
. Слезай оттуда! Давай слезай! Ну же, слезай. И дай мне этот нож.АЛИ
. Это папин нож. Это мой нож.НЕДЖМА
. У тебя все карманы набиты горькими апельсинами! Выбрось их. Я же тебе сто раз говорила, что эти апельсины ядовитые! Ну же, слезай.Али
Копи
БАШНЯ ДЕФАНС
Декорация:
интерьер квартиры в квартале Дефанс. Большие застекленные оконные проемы, кухня, двери, ведущие в ванную комнату, в гардеробную и на лестничную площадку.(
ЖАН
. Надо было мне покончить с собой в семнадцать лет. Сейчас уже слишком поздно.ЛЮК
. Почему в семнадцать?ЖАН
. Потому что в семнадцать у меня был револьвер, отец дал.ЛЮК
. Есть масса других способов покончить с собой. Попробуй передоз.ЖАН
. Ну нет, для меня самоубийство — это или револьвер, или вообще никак.ЛЮК
. Почему револьвер?ЖАН
. Потому что в семнадцать лет у меня был револьвер. А мне уже не семнадцать.ЛЮК
. Да какая разница!ЖАН
. Никакой, просто поговорить захотелось.ЛЮК
. Ну и говори сам с собой.ЖАН
. А ты?ЛЮК
. А что я? Я к тебе в слушатели не нанимался.ЖАН
. Ты хочешь сказать, что не нанимался в задницы для моей спермы.ЛЮК
. Слушай, заткнись, а? Про сперму завел… Тебе тут что, светский салон?ЖАН
. А ты что, чувствуешь себя в дворницкой?ЛЮК
. Пойду прогуляюсь по Тюильри.ЖАН
. Хочешь, поужинаем в «Семерке»?ЛЮК
. Не хочу.ЖАН
. Ну, я-то в Тюильри не пойду. В такую холодрыгу…ЛЮК
. А я, между прочим, тебя не звал.