Антология современной французской драматургии.Том 1

ХАЛИФ. Однако ты казался искренним. Казалось, ты хотел больше всего, чтобы божеская страсть рыбы твоей не осуществилась.

МИРТИЙ. Но не хочу я умирать… Ну не сейчас же… И не так. Не на колу.

Халиф, Улемаи Мамелюксмеются.

ХАЛИФ И УЛЕМА. Он не хочет умирать!

МАМЕЛЮК(говорит на ломаном языке, с акцентом).Рыцарек не хочет умирать! Ах поросеночек! (Смеется.)

Миртийприслоняется к дальней стене.

ХАЛИФ. Мой друг, когда вы согласитесь наконец рассоединиться с мерзкой сей стеной, то приходите поскорее в резиденцию. Моя сестра вас ждет. Мы станем продолжать беседу. Да пребудет с вами мир! (Выходит вместе с Улемой.)

МАМЕЛЮК(выкрикивает команду).Калафиях ванар!

ГОЛОСА МАМЕЛЮКОВ(подхватывают призыв).Ванар!

Из тюрьмы доносится ужасный крик. Входит Фатима. Она преклоняет колени у ног Миртия. Матьтакже подходит к нему. Он обнимает Матьодной рукой за шею.

Ужасающий крик длится.

МИРТИЙ. Мне не хватило духу… А ведь надо было… Надо было… Эх! Если бы у меня хватило духу! Все на этот раз, возможно, уже было бы спасено. Надо было… Это был мой долг…

МАТЬ. Это не была твоя судьба.

МИРТИЙ. Но это был мой долг… Надо было… А теперь мне стыдно. И я мучаюсь. Добрался аж до самой Палестины…

ФАТИМА. Ты дрожишь… А руки у тебя горят…

МИРТИЙ. Добрался… Я был сильным… Я был рыцарь-бабник. Я в Отца не верил. Я не верил в Сына. Я ударил собственную мать. И я был прав. В доме Предвечного Владыки не было никого. Теперь там кто-то есть.

МАТЬ. Кто-то есть. В могиле.

ФАТИМА. Кто-то есть.

МАТЬ. И он ждет. Он есть.

МИРТИЙ(высвобождаясь от женщин).Придите и освободите меня! Я есть человек. Я есть Миртий. Я есть живой. Я есть свое собственное мучение. Я — есть. Я есть. Я есть. Я есть… Придите. Придите и освободите меня!

Окончательно наступает темнота. Пауза. Монотонное пение арабской флейты. Тишина. Внезапно — шум, выстрелы, режущий свет. Неожиданно наступает яркий день. Мы все еще находимся на площади. Миртий, в беловатой гандуре, стоит у стены. Двое вооруженных до зубов крестоносцевс красными крестами на груди выходят на площадь. Это Старшойиз первого действия и его подчиненный Граппасуль.

ГРАППАСУЛЬ. Блевать охота. Столько замочил до кучи, аж клешня устала. Никогда бы не подумал, что это будет так в охотку мне — взрезать бурнусы. Хотя по натуре я не одобряю ни жестокости, ни похотливости, ни хитрости, ни скупости.

СТАРШОЙ. Граппасуль… Гроб теперь наш… Три года солнца и дождя, и никакого удовольствия, и жулики, которые нам поставляют метательные снаряды дряблые и корявые, поскольку не хватает куража швырнуть их нам в физиономию конкретно и открыто, как бы им хотелось… Зато Гроб теперь у нас. Сказать тебе, чего я чувствую? Так вот, я чувствую удовлетворение.

ГРАППАСУЛЬ. А где же он закопался, этот святый Господь Бог из Гроба? И когда мы нанесем ему визит?

СТАРШОЙ. А завтра, малыш, завтра опосля обеда, сразу как закончим обессарацинивание Святого Града. Я надеюсь, что начальники его отыщут, Гроб-то. Нынче утром они спорили. Почти что выступили друг на друга в крестовый поход. Я слыхал разговоры, когда был дежурным при командовании. Дижонский герцог говорил, что Гроб под базиликой Константина, греческого гада. Наш барон сказал, что Гроб как будто под мечетью. Если это правда, на него теперь должна сочиться кровь. А Годфруа вот говорил, что Гроб под колоннадою Венеры-шлюхи.

ГРАППАСУЛЬ. Сколько, по-вашему, мы в мечети перемолотили сарацин?

СТАРШОЙ. Семь тысяч. Официально.

ГРАППАСУЛЬ. Вы меня не удивили. Я уделался, словно мясник, до самого до горла. (Замечает Миртия.)Матерь Божья! (Старшому.)Этот вот, который прячется стоймя… Вы сделаете его, шеф, или мне сделать?

СТАРШОЙ. Сделай, Граппасуль, пожалуй, сделай. Только вот в мечети у нас была полная свобода действий. Здесь же мы снаружи. Если это грек или один из тех, что на Голгофе прибивали Господа Предвечного, то следовало бы допросить его. Приказ сегодня — не забалуешь!

ГРАППАСУЛЬ. Не по сердцу это мне.

СТАРШОЙ. Да никуда они не денутся.