Антология современной французской драматургии. Том II

ЛУИ. Еще одна мысль, внезапная и жестокая, в другой раз, несколько лет спустя — был день рождения у кого-то из знакомых, праздновали в большом и красивом доме, который тоже нам не принадлежал, — внезапная и жестокая мысль возникла в момент, когда все, все гости, все присутствовавшие, видя нас вдвоем, среди ночи, на дороге, безусловно, должны были вообразить себе, что мы — пара, давно уже существующая, сплоченная и сложившаяся, отличная мужская пара, счастливая, как они считают, насколько это возможно, насколько их устраивает так считать, как это возможно, и вдруг эта жестокая и внезапная мысль — я сижу и наблюдаю, как веселятся другие, и неподалеку вижу тебя, спокойного, разумного, каким ты всегда и был, ибо ты всегда был разумным, никто не смог бы обвинить тебя в противном, вижу, как ты смотришь на них, но, как всегда, не могу понять, что ты при этом думаешь, о чем ты при этом думаешь — жестокая и внезапная мысль, что в определенной мере, хотя сегодня это вовсе не так уж и важно, вне всякого сомнения, не имеет уже никакого значения, я порушил свою жизнь, решительно отказавшись от любой другой, спокойной любви, приняв отшельничество и никому не отдавая себя в полной мере, даже ему, умершему молодым, жестокая и внезапная мысль, что, возможно, и ты тоже, если хорошенько подумать, ты поступил так же, отказался от значительной части того, чего мог бы добиться в жизни, отказался, принес все в жертву, и без всяких к тому оснований, еще менее серьезных, чем у меня, без оснований, потому что ты-то меня не любил — не любил так, как я тебя любил, стало быть, не любил — без весомых причин, то есть, я хочу сказать, совершенно напрасно.

И все время, которое ты проводишь отныне со мной, рядом со мной — возможно, я знаю не все, разумеется, всего я не знаю, но я с трудом представляю тебя за пределами той жизни, которую мы ведем вместе, и, если существует для тебя другая жизнь, не отказывайся от нее, наверное, ей не суждено быть ни спокойной, ни удачной, разумеется, спокойной она не будет, не могла бы быть ни удачной, ни спокойной, потому что это жизнь тайная, тайком украденная, уворованная у нашей общей жизни, — время, которое ты отныне проводишь со мной, отказавшись от иных форм жизни, кроме этого постоянного сопровождения, ты ведь тоже его теряешь, если даже я не отдаю себе в этом отчета. Твоя жизнь тоже порушена, и еще основательней, чем моя.

Так я подумал.

Мы вместе, но без сексуальной близости, чего другие совершенно не в состоянии понять, у нас нет никакой иной жизни, кроме вот этой странной, там, тогда, идя рядом — в гостиницу мы возвращаемся позже, теплым, прекрасным летом возвращаемся к себе в отель, — мы были вместе, представляли собой прекрасную мужскую пару, шли медленно, грустно и умиротворенно, возвращаясь от любви каждый в свою комнату, но при этом неотделимые друг от друга, невозможно даже было вообразить себе, что может быть иначе.

По правде говоря, мы разрушили друг друга, уничтожили — вот слово, которое я искал, уничтожили, воспрепятствовали.

Никогда я этого не замечал, я сижу, смотрю, как развлекаются другие люди, и вдруг осознаю это. Осознаю с печалью. Грустное открытие.

ЕЛЕНА. Я там была, смотрела на вас, на тебя, на него.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А где был я? Меня разве там уже не было?

(…)

КАТРИН. Мне вступать?

Я здесь. Извините, я не слышала. Думала о другом.

Они у своей второй бабушки — дети, наши дети, — мы ведь не знали, не могли знать, что вы приедете, узнали об этом слишком поздно, и не могла я их не пустить в последнюю минуту, бабушке бы это не понравилось. Если бы знали заранее…

Они были бы очень рады с вами повидаться, тут даже и думать нечего, — кто в этом может сомневаться? Я лично совершенно уверена: они были бы просто счастливы наконец увидеться с вами.

И я тоже, не говоря уже об Антуане — Антуан? (Не слышит, не отвечает.) Мы тоже были бы счастливы, само собой, что они наконец с вами познакомятся.

Они смутно вас себе представляют. Почти не представляют. Вы для них нечто неосязаемое. Вам, должно быть, уже говорили. Не знаю, что думает по этому поводу ваш друг. Но странно было бы, если бы вам об этом уже не говорили. Нечто неосязаемое.

Мы с ними говорим о вас. Антуан им рассказывает, но этого ведь недостаточно, это ведь не то, что увидеть своими глазами, как я сейчас вижу, — я тоже представляла вас иначе, несколько иначе — а дети, по логике вещей так и должно быть, представляли вас себе еще хуже, чем я.

Самой большой, старшей девочке восемь лет. Говорят, я лично не замечаю, вблизи не видно, но говорят, буквально все, говорят — мне всегда не хватает логики в подобных вещах, думаю, что часто говорят просто так, от нечего делать, вы согласны? Антуан? (Не слышит, не отвечает.) Я не знаю, но говорят, мама ваша, например, сестра тоже, и я совершенно не собираюсь с ними спорить, говорят, что она похожа на Антуана, просто копия Антуана Одно лицо, но только в женском исполнении.