Антология современной уральской прозы

(Его позвали в машину, и он с сожалением пошёл обратно, солнце кануло за яйлу, эйфоричные чешуекрылые взлетали прямо из-под ног, дорога сильно петляла и шла в гору. Саша уже включил мотор, Марина с Машкой устроились на заднем сиденье, скорее, пора, завтра рано вставать, поедем в дальнюю бухту, в гору же идти намного сложнее, надо ли было сворачивать на развилке влево, надо ли было идти сюда, куда и Макар в последний раз телят гонял очень давно, дорога поросла травой, машина трогает с места, он прямо на ходу захлопывает дверь, Саша дает газ, вот дорога ещё раз петляет, теперь спуск...)

От библиотеки до её дома они шли пешком, он впервые провожал женщину, взрослую женщину, акцент на оба слова, пойнтер встает как вкопанный, ш-ш-у-ур-р, здоровенная птаха вылетает из заросшей болотины. Падал снег, начало декабря, дни на грани сильных морозов, скоро Новый год, каникулы, потом ещё полгода — и всё, адьё, школа, вот здесь, прямо за железнодорожным мостом, я и живу, поезда ночами очень мешают, особенно если как сейчас, сплю одна (зачем говорить, не подумав, хотя, может, наоборот — подумав достаточно?). Он краснеет, никто не видит, это главное, но он-то чувствует, как покраснели и щеки, и лоб, и нос, кровь прилила к ушам, набрать воздух и медленно выдохнуть, иногда помогает, но вот сердце успокоилось, нет, сегодня он зайти не сможет, он просто хотел проводить её до подъезда, ему пора домой, уже заждались, ах так, что же, спасибо, и он поворачивается, птаха опять исчезла в обочине, а пойнтер, виляя задом и уткнувшись носом в землю, тихо затрусил куда-то в сторону.

Всё же это немыслимо (смеется, револьвер опять ускользает из рук, как здоровенная лягушка, как жаба-монстр, очкастая жаба в районном книжном храме), пошло сплошное бездорожье, колдобина на колдобине, всё тело в испарине, волосы мокрые, он не может уснуть. Нэля, Нэлли, Нэличка, странное единение «н» и «э», упругое и твердое, как вздыбленная плоть, мягкое и круглое, как она же, но уже успокоившись (же-уже, уж-ёж, ёж-нож, этот револьвер никогда не выстрелит, недаром он фантомообразный, так что нечего, смеясь, пытаться выловить его под кроватью), и стыдно, стыдно от собственного рукоблудия, скорее бы завтра, чистым, подмытым, в чистый и светлый день, всё туда же, на второй этаж, по старой мраморной лестнице, в самую чащобу, нет просвета, не видно дороги, «н» и «э», вензель, изящно вышитый на тонком батистовом платочке небесно-голубого цвета, ты меня сегодня не проводишь (уже сама спрашивает, как этому не порадоваться?), конечно, провожу, зайди в семь, ладно?

Он заходит за ней в семь, они сначала идут в магазин — хлеб, чай, молоко, потом, уже на трамвае, до того самого железнодорожного полотна, того самого моста-места. Сегодня она его не приглашает, просто само собой разумеется, что он зайдет выпить с морозца чайку, а то стоит ли, так промерзнув, сразу возвращаться обратно? Вот и дверь, обитая чёрным дерматином, первый этаж, как войдешь в подъезд — налево, столько лет прошло, а стоит закрыть глаза, так будто снова в этом подъезде, как уже потом, когда стоишь часами, надеясь что-то вернуть, ухватить за хвост, поймать за узду, обратить вспять, но часы идут, тик-так, тик-так, проходят соседи, со второго этажа, с третьего, это, видимо, с четвёртого, вот с этой же площадки, а вот и с пятого, чего стоишь, мальчик, кого ждешь? И выбегаешь из подъезда, затаиваешься неподалёку и вновь возвращаешься через полчаса, пока не понимаешь, что и сегодня она не придёт, но потом, потом, всё это потом, а потом суп с котом, коты же бывают разные, бывают даже рыжие и красные, а дверь всё так же обита чёрным дерматином, квартира с соседями, её комната — поменьше, раньше-то она жила не здесь, у них с мужем была квартира, но ещё в процессе развода (движется процессия к залу суда, вам туда, а нам сюда) они её разменяли, мужу — однокомнатную, ей — комнату, ему нужнее, он скоро женится, ну да чёрт с ним, с мужем, соседка одна, старушонка такая согбенная, её почти и не видно, проходи в комнату, сейчас чай принесу.

(Тут следует, наверное, описать комнату. Если делать это по часовой стрелке, то: большая кровать, у окна стол, туалетная тумбочка, секретер, старенькая радиола, книжный стеллаж, какая-то акварелька на стене.

Несколько стульев. Напольная ваза с засохшими ветками. Из-з-зящ-щ-щно, — прохрипел ободранный попугай. Можно пустить стрелку обратно, хотя известно, что от перемены мест слагаемых. — Да, правильно: сумма не изменяется!)

Она вносит поднос с чайником, чайничком, чашками-блюдцами-тарелочками-блюдечками да плюс чайными ложечками. Такую кучу всего приволокла, нет, чтобы попросить помочь. — Будь как дома. — Звон ложки о чашку. — Ты не куришь? — Молчаливый моток головой. — Я покурю, ладно? — Длинный мундштук, а в нем маленькая сигаретка без фильтра.

— Хороший чай получился? — Залазит на кровать, сворачивается в клубочек, мурлыкает, пускает дымок, так и хочется за ушком почесать. — Что молчишь-то всё? — А что тут скажешь? Вот и молчит.