Антология странного рассказа

Третий рассыпает колоду и, наконец, видит, что кто-то из этих оболов выиграл. Он, шельма, ухмыляется. В павильоне зажгли свечи. Голоса оглашавшие сад жестами накликали того, кто пролился. Теперь под навесом одна из девушек легла, мотает по полу головой. За партией пробуждается и вне себя от зуда, буравит. О нет, неловко. Уводит.

Без точек, пятен отчетливых, на крыльях не могли быть. Кто имел один кружок — был злым и она (злость) считалась единственной и повторения крыльев без обозначений отменялись. Два, три кружка имели подобревшие миляги, а четыре-пять были простоволосы.

Гномы носились в авионах из стеклянных трубочек, что остались от елочных игрушек, и старались не бояться одноточечных врагов. Крылья и корпус крепились крест-накрест пластилином. Бывало, что и двухточечные могли измениться и внезапно бросались отбить лопасти, узрев множество на полях.

Стычки происходили осенью, когда после четырех зажигали свет на лесенке. На четвертом этаже из узкого пролета поднимались аэропланы и ворчливая молодежь обманывала и обстреливала друг друга пластилином. Если на сторону с одним кружком кто-то крепил больше, как сразу этот гном добрел на глазах, от резких падений и взлетов плавно пикировал. Если знаки удачно сбивались, по трепету кружения на одном месте угадывалась борьба в кресле.

***

Как я заприметил ее? Но как мне удалось уговорить Коринну пособничать? Она жила с матерью в полуподвальной ложе, куда стекал дождь и падали сливы.

Я часто представлял, что она раздевается до белья и ложится в мою кровать, в железную постель шестилетнего человека. Она только и делала, что где-то бегала в платичке с грязными щиколотками. И это, видимо, мне пришлось по вкусу. Потому я лелеял заманить ее… Зачем? Неужто все для того же! Нет, она не сядет на корточки, пока буду ощупывать… Вот сейчас является Коринна, безрукая и злорадная:

— Она попалась! Идем схватим вместе, никого нет! Идем подушим и пр.!!

Э-э, нет. Был, был рядом кто-то и не один. По-моему дальше будет забвение. Может же быть простая забывчивость. Зачем жутко издевались над плевком моей сообщницы. К тому времени, посмеиваясь, я бил твердые яблоки о сырую стену. Зачем я взял крышку мусорного ящика, где рукоять была не в центре, а сбоку, да еще и врезалась в ладонь; сторону залитую нечистотами поворачивал низом к неприятелю. Под вечер зашли двое незнакомцев, мы заскучали, о ней о слюнявой уже не вспоминал (как отскочил и бросился бежать), нас гордо позвали рожки на поруки.

Сумерки повеселели. Я с товарищем вышли из-под крон ореха и предложили выбрать наступательные ветви. Руки мои тянуло вниз, отойдя к балкону спиной, ожидали те господа. На штукатурке изображена нагая из наших представлений была видна из мастерских и прямо в окна первого этажа, но для меня сейчас за углом сокрыта, тогда автора сопровождали почти все. Впоследствии ей раскрошили груди и стали они конусом уходить внутрь.

В фаланги левой руки отдавал удар за ударом. Я нехотя отвечал. Вся схватка с моей стороны длилась минуты две-четыре. Я сдался и бросил все, чем вооружился. Противник моего товарища был оттеснен и сдался ему в свою очередь. Так мы сквитались и разошлись, навсегда забыв о поединке. Так мне казалось.

Позже, сейчас пожелал бы я быть искусным мастеровым, отодвигать скрипучие ягодицы, не садить на колени тяжелых баронеток, бояться гнева разрывающихся небес, после дремать, скучать. Что в очаге? Трупная сель не угонится за Печеничем. Не оттого ли совсем он без внимания оставлял лесенку к опухоли?

Я дал Печеничу сорок тысяч фр. Он купил пухлую свечу, будто на вкус, а не к алтарю. Батюшка вертелся на диване, разглядывая вошедшего, подал брошюрку и спросил, умеет ли сей прихожанин крест класть. Печенич постыдился признаться, что вроде молнией в руках он быстро голову склонив. А батюшка искоса посматривал, втянув воздух носом и мелко-мелко выдыхая, отпускал.

Мы отправились в сквер и нашли скамью против поэтов Плеяды памятника. Птицам не давали поживиться одинокие велосипедисты.

Узрели ту, что ищет местечко, с которой можно, которая уж знает достаточно, но ищет панику упора. Приятно идет в нашу сторону, что было слишком рано ясно, присела где-то за Печеничем в двух локтях, высвободив из лодочек, вытянула ноги и стали заметны швы и натянутость колготок.

Тут, не прячась и Печенич обратил внимание, подмигивал будто мне, высовывал язык — уже не мне, лучше в сторону. Заодно она отдыхала.

Как я и думал, дом ее был рядом и еще трижды мне стоило обернуться, чтобы видеть, в какой зашла подъезд. Все ей удалось проделать на шажках, настолько медленно, наблюдая краями фигуры пристальнее, чем может лучшее зрение.

Пока я помню куда!

Наветренная музыка не мешает. Подветренный овраг вытек из ложбины, через которую перепрыгивают дровосек за дровосеком. Болиш твоюродного радиста вынашивает антенн раз, два и т. д. Мокрое чертилло паренного стеклодува, на что выполз глянуть Верлен-барсук с морковными полосками, пропало в большом доме.