Антология странного рассказа

Кажется, зимой 90-го года мне привиделось ночью, что я и моя близкая подруга-поэтесса попадаем в Соединенные Штаты. Нас ведут на какую-то крепостную стену и показывают город с высоты птичьего полета. Раннее утро. Сверху видны железные полоски трамвайных линий, блестят купола православных церквей. День, как часто бывает в моих снах, сероватый, но теплый. Я, сидя на стене, удивляюсь странностям Америки: хоть и другая часть света, но в ней, оказывается, все то же самое, что и в России…

Я проснулся и сначала хотел посмеяться своему дурацкому сну. Однако, начав вспоминать его в деталях, внутренне насторожился. Несмотря на его дурацкость, он был уж слишком явным, отчетливым и внятным по сравнению с тем нерасчлененным маревом, которое часто залезает в голову по ночам. Что значит «явным»? А то, что кроме резко очерченных визуальных объектов в нем присутствовали эмоциональность, диалоги, включая внутренние, в общем, сон был вполне жизнеподобен.

Я до этого не был в США, я никогда и не думал, что могу попасть туда. Но оказался в Америке «совершенно случайно» весной 91-го, причем именно с той поэтессой, с которой я был внутри сна…

Но если бы здесь все было так просто, то я бы не стал марать бумаги, — мало ли кому что снится, внутри сна я, наверное, мечтал об Америке и наконец очутился в ней без всякой помощи со стороны сноведения… Нет, все это неинтересно и не стоит труда об этом думать.

Любопытно здесь другое. Дело в том, что я все-таки нашел позднее тот пейзаж, в точности и достоверности, который мне приснился в 90-м году И крепостную стену, на которой я сидел уже в действительности, и город подо мною, и трамвайные пути, и луковки церквей. И удивительнее всего, что рядом со мною опять находилась подруга-поэтесса из сна, с которой я был в реальности в Америке, а вот теперь здесь…

Естественно, что к США этот пейзаж не имел никакого отношения. Это был Смоленск, вид с крепостной стены, расположенной на холме в районе главного кафедрального собора.

Я сидел на этой стене, болтал ногами и снова, в третий раз, видел свой сон наяву.

В этом последнем случае интересно то, что в одном видении 90-го года наложились друг на друга два разных события из будущего — поездка в США и приезд в Смоленск на поэтический фестиваль. Позднее с этим городом были связаны важные события в моей жизни. Так сновидение в который раз дало мне свой знак, свою отмашку, заставившую меня в жизни быть пристальней и осторожней.

* * *

А сейчас самое время перейти нам к самой загадочной категории снов, которые приходят в голову совсем уже редко. Их можно в полной мере назвать страшными не по тем чудовищам, которые в них обитают (чудовищ там нет), а по тому потрясению, которое они оказывают. Потрясение это не только нравственного, но и физического характера — у меня начинает ныть кожа на голове, ноги чувствуют напряжение и усталость, будто прошли десятки километров.

Да и снами их в полной мере назвать нельзя. Это, скорее, ночные видения, более явные и конфигуративно насыщенные, чем все сны, которые я видел и которые постарался описать выше.

Это какие-то прорывы в неизвестное пространство, внутри которого живешь полной жизнью, говоришь сам с собою, строишь планы и осмысливаешь увиденное.

Первый такой прорыв настиг меня тогда, когда я еще не имел опыта осмыслять и записывать увиденное ночью. Но «сон» настолько меня потряс и настолько был явственным, что я тут же набросал основные его сюжеты в записную книжку, куда обычно записываю всякий хлам, который приходит в голову. К сожалению, эта записная книжка пропала, затерялась в десятке ей подобных. Я не имею привычки бережно хранить написанное. В данном случае эта моя черта сыграла самую негативную роль. Возможно, книжка еще когда-нибудь отыщется. Но сейчас я вынужден описывать свой «прорыв» по памяти, как мы обычно делаем с событиями, происшедшими с нами наяву. Этот метод не очень подходит к моим «прорывам», так как важные обертоны, детали и разговоры теряются в закоулках времени и сознания. Но что делать, лучше мало и неточно, чем вообще ничего.

Это случилось примерно в 80-м году весною и было связано со смертью человека, который не казался мне близким. Он был одним из двух моих преподавателей, которые учили меня «мастерству кинодраматурга» во всесоюзном киноинституте.

Звали его Евгением Сергеевичем. Весною 80-го он умер от рака. Незадолго перед смертью я был у него дома вместе со своими сокурсниками. Выглядел он. плохо, уже не вставал с постели, был белее степы, но старался шутить, демонстрируя твердость духа, вернее, характера, которая была вообще присуща поколению, родившемуся в 20-х годах.

Часть шуток имела вполне сальный характер, он, в частности, рассказывал, что самое тяжелое в его положении — физическая разлука с женой. Чтобы не чувствовать себя одиноким по ночам, он клал с собой в постель канделябр, изображавший голую бабенку в античном стиле…