Антология странного рассказа

Отец, чисто выбритый и в новой рубашке, высокомерно и ласково держал голову в честь моего прибытия, уже теребя в руках повествование про Маркиза. Рот его был приоткрыт и бледные губы дрожали от волнения. Казалось, теперь он готов продолжать чтение. Мать, как обычно, невозмутимо или стараясь выглядеть таким образом, раскладывала пасьянс, и разноцветные крапы карт ложились в причудливый змеиный рисунок, сливающийся со скатертью, которая много лет назад украшала наш столовый стол.

В том мире, где теперь мы пребывали, карты не могли сулить ровно ничего, ибо этот мир был полон ВЕСТИ.

Когда я приблизилась к ним — завыла под столом мертвая собака и четверо слуг внесли на рубиновом подносе подзорную трубу.

Я обнялась с родителями и хотела было рассказать им о моих злоключениях, но еле заметным и одной мне понятным кивком головы мать дала понять, что все обо мне уже известно. Родители ласково и лукаво улыбались и приглашали меня к столу. Еще не было произнесено ни слова.

Мать сложила свои карты в стройный пучок, так, что разнообразие крапов слилось в одну бумажную пуповину и погрузилось в специальную сандаловую коробку. На стол подавали все те же четверо слуг с мертвыми головами и рыбьими взглядами. И пока подзорная труба ожидала меня, покоясь в подносе, я досыта наелась.

После я принялась смотреть в трубу и увидела, что с того конца за мною наблюдают несчастные братья Люмье. Я помахала им рукой, стараясь сложить в этот жест всю неизбывную нежность, которую я испытывала к ним обоим и которую до сих пор так скрывала под маской детской самостоятельности и высокомерия. Они в ответ также принялись горячо мне махать, и я так бы и простояла вечность, но тут за спиной прозвучали знакомые шаги. Я обернулась: передо мной стоял Маркиз. Он, как всегда, был намного выше меня ростом, из чего я заключила, что все эти годы я не выросла ни на милль.

— Идем со мной в сад, — сказал он мне, — скоро шестой час, и Герцог будет выгуливать своего орла.

Я подняла глаза на Маркиза; глаза его запали еще глубже, и взгляд сделался строже.

— Идем со мной, — повторил Маркиз.

Я оглянулась на родителей. Мать благосклонно кивала головой. Отец уткнулся в рукопись.

— Теперь ты бессмертна, — сказал Маркиз, когда мы немного отошли. Мы прошли через сад. Герцог уже завершал прогулку. Орел был столь стар, что из него по дороге выпадали перья, и все калеки и убогие прикладывали эти священные перья к своим гноящимся уже многие десятилетия ранам.

Вскоре сад остался гораздо позади, и в вечернем небе меня ожидало необыкновенное зрелище.

Я стояла почти на цыпочках, прижавшись телом к мощному боку Маркиза, и смотрела вверх со священным ужасом и радостью, которая обнимала все мои члены: перед нами лопались столицы.

Вначале лопнул Рим. Он пронесся над головой огромным раскаленным шаром с огненной кожей и с набухшими от слез и крови портиками, которые взрывались и лопались, как набитые льдом орехи. Рим сгорел. Над ним пронесся в песочной чешуе Ирушалаим. Последней вспыхнула Москва. Ее чахлые сады с разбитыми грузовиками горели довольно тускло. Город поражал своими масштабами и безысходностью расстояний, хотя отсюда мне казалось, что все это такого размера, как разбитый муравейник. Как брошенные среди печенежьих набегов, тлели разбитые башни. Вдруг лопнуло бычьими жилами вывернувшееся вмиг метро и затопило потоками спекшегося человеческого помета остатки великого города. Маркиз почти ликовал.

— Везде руины, — шепотом говорил он, будто боялся спугнуть терпеливого и ужасного разрушителя, который трудился наверху. Своими глазами добрый Маркиз прожигал черное небо и мое еще пока не остывшее сердце.

В ту последнюю, девятую ночь своего путешествия, когда душа моя была еще обеспокоена своим недавним присутствие в мире, из которого она вышла, я отдалась ему на лисьей тропе, ведущей в сады безумия. Потом я уже не ведала ни страха, ни суеты. Еще через время я превратилась в абсолютное божество, и во мне погасли все чувства. Волею своею я уменьшила носы ужасным братьям, жившим на земле. Это было единственное благо, содеянное мною.

ИЗРАИЛЬ

Каринэ Арутюнова /Тель-Авив/

Патриа либре

Мы проиграли, ребята!