Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I

Таким образом, не Один — Христос, а другой — Божие Слово (да не будет такого!). Двух Сынов Божественная природа не познала. Единый породил Единородного. Посему здесь нет супружества рождающих, а там — нет двоицы Рождающихся. Во имя Иисус Христово всяко колено преклонится небесных и земных и преисподних[1719]. И если есть другой Христос кроме Бога–Слова, неизбежно этот Христос будет просто человек, даже если он есть «храм Божий» по слову безрассудных[1720]. Если Христос есть просто человек, то как небесные [силы] чтят Его, не по достоинству его естества, и преклоняют колена пред именем низшего? И каким образом нам тогда понимать пророческие гласы, вопиющие: «Бог наш на земли узрися и с человеки поживе» (1 Тим. 3, 16)? Ведь он называет видением явление (φανέρωσιν) во плоти и называет пребыванием временное жительство (πολιτεία) с людьми, во время которого Беззлобный, будучи у всех на виду, показал свое всемогущество как Вседержитель и одновременно будучи таковым, Он остался Самим Собой и тем, кем пожелал, Он стал им ради нас.

Если же для кого‑то пелены и в яслях возлежание, и со временем плотское возрастание, и сон на корабле, и утомление путника, и своевременный голод, одним словом, все поистине подобающее ставшему человеком, стали соблазном, то пусть знают, что изображающие страдание отрицался естества (φύσιν), не веруют домостроительству. Те же, что не веруют домостроительству, лишают себя надежды на спасение.

Ведь если человек был помазан от начала мира в жизнь, следуя по иному пути, а не по этому пути {οδόν) естества, то пусть те, что любят споры, разоблачатся, и тогда пусть они запутаются в собственной чепухе.

Если же таково есть начало общей природы, а Бог–Слово поистине стал человеком, чего ради исповедующие природу отсекают страсти? Пусть они тогда выбирают одно из двух: либо, стыдясь страстей, пусть отрицаются естества (φύσιν) и, мысля по–манихейски, сопричтутся нечестивым, либо если им любезна польза от вочеловечения, то, признавши природу, пусть они не стыдятся сопутствующих природе страстей. Я удивляюсь повреждению ума у тех, кто проторяет новые пути обмана. Я, например, знаю и научен признавать благочестиво одного Сына и исповедую одну ипостась (ύττόστασιν) воплощенного Бога–Слова. А поскольку существует один перенесший страсти и сотворивший чудеса, то чего ради, замалчивая божественнейшее, они выставляют напоказ смиреннейшее?[1721]

Пусть станет предметом веры, что Он, будучи Богом и являясь Словом, и пребывая тем, чем был, стал плотью, и младенцем, и человеком. Никоим образом таинство не похуляется дерзостно, Сам Он и чудотворит, и страждет, показывая прикровенно при помощи знаков свое истинное бытие, а посредством своих страстей уверяя в происхождении того, что сам сотворил. Таким образом, мы исповедуем Единого и Того же вечно и в последние времена воплощенного Сына, не привнося в природу (ту φύσει) ничего чуждого и ничего чрезмерного на престол.

Но возможно, они спросят меня о том пресловутом вопросе, сплетая силлогизмы хуже, чем пауки. Если Троица, говорят они, единосущная, а Троица бесстрастна, и Бог–Слово в Троице зрится, то, значит, тем самым и Слово бесстрастно. Если же Бог–Слово бесстрастен, то иной распятый найдется у бесстрастного Бога–Слова. Поистине паучину ткут так говорящие[1722], и на водах пишут рассуждающие о таких пустых вопросах. Те, что хвалятся своей мудростью, поглупели, и помрачися неразумное сердце их[1723]. Ведь загноившийся глаз не воспринимает»чисто солнечные лучи, а болезнующий ум не может подойти к высоте веры.

Что же нам сказать? По чину Божества Троица единосущна и бесстрастна. И когда мы утверждаем, что Он пострадал, мы не говорим, что Он пострадал по чину Божества. Ведь Божественная природа не восприемлет никакого страдания. Однако, исповедуя Бога–Слова Единого от Троицы воплотившимся, мы даем повод вопрошающим с верою размышлять, чем (Si* о) Он воплотился. Причина в том, что Бог–Слово пожелал упразднить страдания, пределом которых была смерть. Однако не знающая погибели природа не была способна воспринять страсти. Ведь если всякая страсть есть брань и борьба сложных существ, а в отношении нематериального (περί δε τό αυλοίΐ) и единичного (jwvov) нет никакой сложности, то стало быть, туда не достигает и страсть, где не имеется сложения. Возжелав, таким образом, испразднить мучающие разумную плоть страсти, как мы прежде сказали, среди которых царский терем занимает смерть, воплощается от Девы, как ведает то Само Слово Божие, и возображается в человека.

Это он благоволил. И истощает себя в зраке рабьем, не претерпев никакого ограничения Божества, и так спасает весь человеческий род, в плоти Своей потребив страсти, но Божество Свое сохранив бесстрастным.