Антон Губенко

На вокзале собралось много народу, и среди быстро движущейся толпы понять, кто уезжает, кто провожает, было делом сложным. Весь перрон будто хитроумным узором плели тихие пары, шумноголосые группы, митинговые толпы. Люди прощались. Напряженно смеялись, подавляя грусть, вздыхали, держались друг за друга, с невыразимой тоской, где-то на самом пределе, преданно, без утайки смотрели в глаза.

В конце перрона, за непробиваемой толщей людей, невидимый грянул оркестр, силясь в единоборстве заглушить висевший в воздухе гомон. И сразу, словно только и требовалось звякнуть литаврам, люди ускоренно и суетливо задвигались, женщины бросились в объятия, непреклонно солидные мужчины в военной форме отступили от входов в вагоны.

Женщины плакали, статные мужчины в диагоналевых костюмах деланно улыбались; весеннее солнце шпарило на всю мартовскую мощь, золотило окна вагонов, заливало людей ярким, слепящим светом, крыши домов делало мокрыми, а тротуары неровными, изрезанными витиеватыми дорожками юрких ручьев.

Никто не хотел говорить о возможной беде, горе: летчики ехали не на прогулку, а воевать; спустя несколько месяцев, когда родственники приедут встречать их на вокзал, многие к ним уже не вернутся.

Антон Губенко силился развеселить жену, говорил ей какие-то смешные вещи, а Анна Дмитриевна окаменело смотрела на мужа, не выражая замершими глазами отношения к его словам, не понимая суетности людей. Помимо ее восприятий, жили боевая маршевая музыка, желтое месиво неба, зеленое тело железнодорожного состава и еще что-то тревожное, сиюминутное, могущее отнять у нее мужа.

Анна Дмитриевна встретила известие об отъезде Антона внешне спокойно. Что она могла поделать с ним? Он рвался в Испанию, теперь уезжает в Китай.

— Моим, Аннушка, ничего не пиши, — говорил деловито Антон, как тренер, наставляющий бегуна на старте. — Письма я не любил писать, они знают. Для Кирочки ничего не жалей. Себе прикупи нарядов. На лето поезжай к маме…

— О чем ты говоришь, Антон? — воскликнула Анна Дмитриевна. — Какие наряды? Ты уезжаешь воевать, а я — наряды…

— Не воевать, а помогать, обучать, выполнять свой интернациональный долг.

— Не все ли равно, как назвать это? В вас будут стрелять!

— Со мной ничего не случится. Верю в себя, в свой самолет, вернусь невредимым. Только, пожалуйста, жди.

Действительно, все началось неожиданно, как в приключенческом романе или детективном фильме.

Были отменены полеты. Летчиков построили на аэродроме. Начальник штаба зачитал по списку несколько фамилий и просил тотчас прибыть в штаб. В классе предварительной подготовки собирались летчики, воентехники и с деловой сосредоточенностью рассаживались на жесткие стулья. По напряженности, создавшейся в комнате, командиры понимали, что собрали их по важному поводу. Переговаривались вполголоса. Почему такая торопливость: отменены полеты? Почему секретность — проверили у всех документы?

Вошел незнакомый полковник в сопровождении командира эскадрильи Курдубова, начальника штаба, старшего лейтенанта Андреева.

— Товарищи командиры! — сказал полковник. — Мне поручено вам объявить о том, что Советское правительство приняло решение оказать помощь народу Китая в борьбе с японскими захватчиками. Мы поставим китайским друзьям самолеты, танки, автомобили, пулеметы, винтовки. Мы получили задание направить в Китай летчиков, воентехников, мотористов, которые изъявят желание поехать добровольно. Я объявляю присутствующим: кто желает поехать, может написать рапорт и передать по команде…

Капитан Губенко встал первым:

— Прошу записать меня!

— Не торопитесь, Губенко, — сказал Курдубов. — Посоветуйтесь дома. Утром скажете.

— Мое мнение не изменится, — твердо и решительно, как обычно, сказал Губенко.

Убеждать никого не приходилось. Все летчики давно знали, что китайский народ ведет освободительную войну с японскими захватчиками, что Советский Союз, верный своему интернациональному долгу, оказывает бескорыстную помощь Китаю. Слышал об этом и Антон. В 1937 году, когда группа советских летчиков-добровольцев готовилась к поездке в Испанию, очень хотел поехать и Антон, но туда Курдубов ему не разрешил. А как будет на этот раз?

— Хорошо, Антон Алексеевич, — хмурясь, сказал командир. — Без желания отпускаю. Препятствовать не могу.

Три дня на сборы. Ведь это так много. Но когда готовишься ехать в далекую, незнакомую страну, когда предстоят воздушные бои, тогда это мало. Что за чертовщина, из головы не выходит Курдубов? Теперь ему будет легко. Непослушный командир отряда уезжал.