Антон Губенко

Чан — психолог, политик, стратег. Он знает, что все люди слабы, любят секреты, и потому доверительно говорит о китайских наградах… руководителям Красной Армии. Тишина. Недоумение. Настороженность. К чему такая таинственность? Хорошо, цель достигнута, люди теряют ориентацию, их умы загружены новыми фактами.

Да, да, он, Чан Кай-ши, обращается к советским руководителям со словом «товарищ». Ему это ничего не стоит, но ему необходимо доверие. Война войной, но ему нужна власть. Он умеет ценить и своих людей. Он награждает и Цянь Да-цзюня — начальника Военно-авиационного комитета. Советские товарищи доверяют ему, он стремится к союзу с ними. Советские теперь больше будут доверять и Чану.

Цянь Да-цзюнь, присутствующий здесь же, склоняется в восточном поклоне. Действительно, он верен советским, считает их надежными союзниками. В своем комитете он проводит честную линию торгово-экономических контактов с русскими и настаивает на новом заказе советских самолетов. Цянь хорошо знает авиацию, квалифицированно убеждает китайское правительство в преимуществе советских аэропланов. Чан искренне восхищается председателем комитета, доверяет ему. Пока доверяет. Через несколько месяцев он, вероятно, его уберет, но пока награждает орденом.

Чан хочет объявить и о том, что он награждает орденом и командующего авиацией Мао Бан-чуна, поднимает вверх худую желтую руку, устало вскидывает на него глаза, но передумывает. Слишком много сразу, так можно лишиться доверия. Мао Бан-чун военный летчик, несколько лет провел в СССР, хорошо знает принципы доктора Суня, активно их пропагандирует. Призывает учиться у советских. Чан устало опускается. Только бы не переиграть. Все правильно, сегодня все правильно. Но нервный тик… Ах, черт, возраст, усталость, дает себя знать политическая борьба.

Свои впечатления о Чан Кай-ши лектор умеет рассказать. Комиссара Рытова слушают с большим вниманием. Его личные встречи с правителем Китая и впечатления от них легли на прочные знания действительного положения в Китае.

Заканчивая беседу, Андрей Герасимович почесал в задумчивости затылок и, улыбаясь, сказал:

— Вот, кажется, и все, с чем я хотел вас познакомить. Спать еще рано. Посмотрите восход, ведь здесь край восходящего солнца. Спокойного утра вам, если, конечно, оно таким будет…

Ночь заглушила неумолчно гудевший аэродром, звуки национальных музыкальных инструментов, далекое горное эхо. Она приносила прохладу, ощущение какой-то отчужденности. Все уже утомились. Но комиссар Рытов усилием воли возвращает себе бодрость, оптимизм, даже некую игривость, свойственную людям сильным и целеустремленным, продолжает шутить, заражая юмором и всех других. Антон Губенко чувствует себя превосходно. Он даже удивляется, что ему не хочется спать.

Утро спокойным не оказалось. Засыпая, Губенко услышал крики и взрывы. Бомбы падали рядом, крушили дома — вероятно, их сбрасывали на гостиницу, но промахнулись. Антон выскочил из постели, задирал голову, щурил глаза, пытаясь в густой путанице солнечных потоков отыскать неприятельские самолеты. Они появились неожиданно, зловеще рыча моторами, перерезав тугие золотистые струи, посыпали землю многочисленными бомбами.

В грохоте взрывов, как далекий полуреальный шелест, Губенко услышал единственно запомнившееся ему китайское слово:

— Тим-бо! Тим-бо!

Ясная и короткая, как вспышка, мысль тут же пронзила его тело: тревога!

К этому одинокому голосу присоединились другие, тонкие, плохо различимые женские и мужские, детские и стариковские. И во всем этом многоголосье Антон уловил русские слова.

Губенко быстро оделся, осторожно вышел в холл, прислушался. Через окно он видел, как пугливо, поглядывая на безоблачное небо, бежали люди. Где-то слева, тонко вонзаясь в жаркое небо, заголосила сирена. На сигнальной мачте взвился красный флаг. В холле появились заспанные летчики, неумело оправляя на себе штатские костюмы, разбуженные не криком, а каким-то тревожным предчувствием. Послышался шум машин.

Вот так начинаются войны. Нет, так началась война для них, вчера приехавших советских авиаторов. Во сне Губенко уже видел войну, какова же она наяву?

Снова послышался свист падающих бомб. Он машинально прыгнул в проем двери и упал в кювет; и тут же раздался взрыв, посыпались стекла, комья земли забарабанили по крыше и обрушились на спину Антона. И тотчас стало тихо. Никто не кричал, не звал в убежища, не выла сирена. Антон встал из кювета и расправил отекшую спину; он увидел покореженный автомобиль, опрокинутый на бок, и в метрах двух-трех ткнувшегося ничком мужчину, тенниска его со спины набухала кровью. И только в этот момент он понял, как близко он был со смертью, и непонятное чутье помогло ему выскочить из гостиницы до того, как в нее угодила бомба. Он побежал в поле. Взрывов он не слышал, но видел взметнувшийся перед ним огромный фонтан земли, отбросивший его назад. Губенко упал на правый бок, и в этот момент ему показалось, что земля вздыбилась, наклонилась и он покатился.