Антракт в овраге. Девственный Виктор

Держа бумажку перед глазами, Алексей Михайлович Дербентов видел совсем не адрес, на ней написанный, а прекрасный, несколько печальный, очень серьезный овал Зинаиды Петровны Светловской. Конечно, было достаточно естественно, что мысли и воображение молодого человека были заняты знаменитой балериной, но и слова, стоявшие на клочке бумаги, заслуживали некоторого внимания. Соединение чисто русских Саввы Ильича с французской фамилией Готье было достаточно примечательно, чтоб над ним задуматься, особенно, если в качестве местожительства указывалась Подьяческая улица. Дербентов не был обреченным мечтателем, и привлекательный образ Зинаиды Петровны не так уже даром скрывал собою адрес старого антиквара; но в данную минуту с неопределенно блуждающими глазами, полуоткрытым ртом, выбившимися из-под шапки волосами, растегнутом пальто, он, действительно, походил на поэтического героя из романтического и светского романа тридцатых годов. Высокая, несколько сутулая фигура, длинные ноги и светлые волосы увеличивали это сходство. Стоял он как раз у ворот того дома, номер которого значился на записке. Знай он лучше Бальзака, конечно, ему пришло бы на память блестящее рассуждение романиста в начале «Истории тринадцати» о разных характерах парижских улиц, которое может быть применимо к улицам любого большого города, в том числе и Петрограда. Ему показалось бы, что Подьяческие улицы мрачное, двусмысленное и печальное место, где начинаются темные истории или распутываются падением, проклятьями и преступлением. Но Алексей Михайлович думал только о том, как бы найти квартиру № 72, а мечтательность и романтическая выдумка у него были всецело заняты Зинаидой Петровной.

Ворот на улицу не было, во двор нужно было проходить узким и темным коридором, в конце которого горела лампа, словно он шел под землею. Лестница была тоже темною, особенно на верхней площадке, так что Дербентову пришлось зажечь спичку, чтобы прочитать объявление, прибитое около дверей. Там на русском и французском языках значилось: «Савва Ильич Готье, продажа и покупка старинных и новых книг, русских и иностранных, по разным отраслям науки и искусства, а также гравюр, офортов и прочей художественной старины. Открыта от 10–12 и 2–4 часов дня».

Спичка догорела раньше, чем Алексей Михайлович поспел посмотреть на часы, но ему казалось, что теперь должно быть часа три. Однако, на его звонки двери не отворялись. Дербентов решил не уходить, покуда не добьется какого-либо результата. Вымеривая небольшую площадку в промежутках между звонками, он обратил внимание на матовое продолговатое окно в боковой стене, на высоте полутора человеческого роста. Оно было освещено желтоватым светом и, очевидно, принадлежало к квартире № 72. Алексей Михайлович с новой энергией нажал один звонок, дернул за ручку другого и в то же время начал стучать ногою в двери, обитые клеенкою. Он не слышал никаких шагов внутри, как вдруг клеенчатая створка распахнулась, как от пружины, так что посетитель должен был отступить на шаг. На пороге стоял огромный рябой мужчина в мягких туфлях, держа высоко, почти перед лицом, простой фонарь с огарком. На выпуклых, словно у него была базедова болезнь, глазах были круглые в черепахе очки, но мужчина смотрел словно мимо стекол и ничего, казалось, не видел.

– Что вам нужно? – заговорил он громко, как глухой, загораживая своей громоздкой фигурой всю отворенную половину двери.

Алексей Михайлович отвечал, как мог вежливее:

– Я хотел бы купить у вас…

– Чего купить?

– Окорок.

От удивления великан произнес даже не так грубо:

– Какой окорок?

– Конечно, я хочу приобрести книги. Вы задаете странные вопросы.

– Какие книги?

– Но послушайте, мне подходят разные книги. У вас магазин не текущей литературы. Я бы посмотрел, что у вас есть.

– У меня нет никаких книг.

– Однако, у вас вывешено объявление и назначены часы.

Мужчина постоял, не опуская фонаря, потом повторил монотонно:

– У меня нет никаких книг.

– Согласитесь, что у вас довольно странная манера обращаться с посетителями.

– Соглашаюсь! – ответил он из дверей как-то еще громче прежнего и захлопнул клеенку.

Вместе с дверным стуком раздался другой. Дербентов оглянулся. Все на площадке, погрузившейся снова в полумрак, было по-прежнему: светилось тусклое продолговатое окно, белело объявление о старинных книгах, далеко мяукала кошка. На полу у его ног белел листок бумаги, которого, кажется, прежде не было. Алексей Михайлович снова взглянул в окно, по матовому свету двигался силуэт головы с ушами. Она не поворачивалась вбок, так что носа не было видно, – только круг головы, да уши. В стекле он разглядывал узкую продолговатую форточку, из которой могли, конечно, бросить записку, но откуда теперь несся только запах убежавшего молока. Дербентов спустился двумя лестницами к окну и прочел кривые строчки:

«Не обращайте на него внимания, приходите завтра в четыре. Все устроится. Я думаю, что на вас можно надеяться. Очень нужно, поверьте, чтобы вы пришли».

II.