Антрополог на Марсе

При обследовании Грега я обнаружил, что его конечности очень слабы, особенно левые, а более всего – ноги. Самостоятельно стоять он не мог. Его глаза были полностью атрофированы. Однако казалось, что Грег не знает о своей слепоте. Когда я показал ему часы и расческу, он сообщил мне, что видит авторучку и мяч. При этом Грег «не посмотрел» на показанные предметы, более того, он даже не повернул головы в мою сторону. Когда я поинтересовался состоянием его зрения, Грег ответил, что видит плохо, но тем не менее любит смотреть телевизор. Как я выяснил позже, Грег, когда «смотрел» телевизор, внимательно слушал звуковое сопровождение передачи и дополнял впечатление от происходившего на экране своим мысленным взором, воображением, при этом он мог даже не смотреть на экран. Вероятно, он даже не понимал, что значит видеть по-настоящему – случай достаточно редкий для человека, долгие годы видевшего нормально, и говоривший о том, что у Грега существенно изменился процесс познания, изменилось сознание и даже произошла трансформация личности[47].

Общаясь с Грегом, я понял, что он живет лишь настоящим, точнее – сиюминутным. О прошлом, которое не выветрилось из памяти, он по собственному почину не вспоминал. О будущем он не думал и даже не задумывался над тем, чем станет заниматься в самое ближайшее время. У Грега не было ни стремлений, ни планов на будущее, ни, тем более, цели жизни. Он казался замурованным в кокон, время для него не существовало. Для нормальных людей настоящее подпитывается опытом прошлого и ожиданием будущего, для Грега настоящее было статичным и составляло всю полноту его жизни. И вот это существование было расценено кришнаитами как проявление святости, сверхсознание.

Оказавшись в Уильямсбридже, Грег, еще совсем молодой человек, не проявлял ни досады, ни раздражения на судьбу. Попав в тихую заводь, он относился к своему положению со смирением, а скорее – с апатией, безразличием. Когда я поинтересовался, нравится ли ему в госпитале, он ответил: «У меня нет выбора». В душе я с ним согласился: ответ был точен и даже философичен, но философия эта проистекала от безразличия ко всему, вызванного повреждением мозга.

Родители Грега, уделявшие сыну мало внимания, когда он жил вместе с ними, теперь часто навещали его. Когда они приходили, он оживлялся, но если они не появлялись несколько дней, он этого даже не замечал.

Время для Грега проходило однообразно: он слушал пластинки со своими любимыми песнями, играл на гитаре или, сидя в кресле-каталке, перебирал четки, бессмысленно улыбаясь. Естественно, он проходил и медицинские процедуры: физиотерапию, трудотерапию, музыкотерапию. Через некоторое время после операции Грега перевели в отделение, где содержались одни молодые люди. Его приняли хорошо: тихий нрав, добродушие и игра на гитаре сделали свое дело. Казалось, и Грегу понравилось его новое окружение. Он даже сошелся с двумя пациентами, не подружился (сказать об этом нельзя), но время, свободное от занятий и процедур, нередко проводил вместе с ними. Его мать рассказывала: «Одним из них был Эдди, страдавший рассеянным склерозом… они оба любили музыку и жили в смежных палатах. Другой была Джуди, она страдала церебральным параличом. Джуди нередко часами сидела в палате Грега». Однако прошло время, и Эдди умер, а Джуди перевели в другую больницу. По словам миссис Ф., Грег ни разу не поинтересовался, куда они делись, хотя, как она сочла, он стал грустнее, печальнее, ему не с кем стало поговорить, не с кем послушать музыку.

Больше Грег ни с кем не сошелся, хотя Уильямсбридж походит на небольшой городок, где все знают друг друга. Тому было и объяснение: люди и их имена в его памяти не задерживались. Правда, меня он в конце концов стал узнавать, и всякий раз, когда я приходил в госпиталь, встречал меня идентичными фразами: «Как поживаете, доктор Сакс? Когда выйдет ваша следующая книга?» Последний вопрос меня несколько раздражал – в то время я ничего не писал, видно, переживая творческий кризис.

Узнавал он и музыкотерапевта, Конни Томайно, – узнавал ее по голосу, по шагам. Правда, однажды Грег заговорил о другой Конни, девочке, с которой учился в школе. Та девочка тоже любила музыку, выступала в школьных концертах, играя на аккордеоне. «Почему все Конни так музыкальны?» – удивленно спрашивал Грег. Однако вскоре мне стало ясно, что обе Конни для Грега – одно и то же лицо. Тому подтверждением стали его слова: «Конни играет на трубе так же хорошо, как на аккордеоне» (Конни Томайно была профессиональным музыкантом, играла на трубе). Такие ассоциации Грега были для него характерны, ибо он часто путал прошлое с настоящим.

В настоящем Грег запоминал лишь отдельные факты, да и то лишь в том случае, если они повторялись изо дня в день, запоминал людей, но лишь тех, с которыми постоянно общался. Таких людей он различал по голосу, по походке, однако был не в состоянии вспомнить, где раньше с ними встречался.