Память следует считать емкостью для организации и воссоздания прошлых впечатлений и прошлого опыта, находящейся на службе текущих интересов и нужд… Так как не существует понятий «обезличенное восприятие» и «обезличенный опыт», то не существует и обезличенной памяти.
Похожую мысль высказал Кьеркегор[151]
в работе «Этапы жизненного пути»:Память – это еще не все. С помощью памяти проявляет себя полученный опыт, пробуждающий к жизни воспоминания, влияющие на последующие поступки и действия человека. Из воспоминаний следует извлекать пользу.
И все же картины Франко прежде всего поражали «фотографичностью». Но в то же время бросалось в глаза, что все они представляют Понтито в виде тихого, сонного, безлюдного городка. Это казалось тем более удивительным, что Франко писал картины по воспоминаниям детства, а такие воспоминания у всякого человека обычно связаны с жизнью в семье, с общением с соседями и со сверстниками, с первыми радостями и горестями[152]
Впрочем, первые горести, как правило, забываются, и люди обычно вспоминают о детстве как о счастливой поре – «и даже те, – пишет Шахтель, – которые в детстве подвергались грубому обращению». «Миф о счастливом детстве, – пишет он далее, – объясняется забыванием неприятного опыта».И хотя картинам Франко не хватало динамики, это обстоятельство вряд ли следует объяснить неврологическим стиранием в памяти «неприятного опыта». Скорее, следует говорить о привнесении им в работу воображения, которое помогало «фотографической» памяти воплощаться в картинах, написанных с подлинным мастерством. Ева Брани, современный философ, называет память «кладезем образов» и говорит, что воспоминаниям присуще воображение, имеющее созидательное начало[153]
. «Образная память, – пишет Брани, – не только сохраняет прошлые восприятия, но и постепенно преобразует их, при этом тягостные воспоминания прошлого теряют свою остроту и трансформируются в благие намерения».Уместно заметить, что тягостные воспоминания прошлого (связанные с послевоенной разрухой) потеряли, видимо, и для Франко свою драматичность и остроту, превратившись в возвышенные намерения, обернувшиеся занятием живописью. Правда, занятие это было посвящено одному Понтито. Испытывая мучительную тоску по родным местам, Франко искренне полагал, что Понтито занимает в Божьих глазах особое место и потому его следует уберечь от порчи и разрушения, тем более что, по мнению Франко, Понтито был выразителем особой культуры и особенного жизненного уклада, которые почти что исчезли. Франко видел свою задачу в предохранении Понтито от незавидных непредвиденных обстоятельств, от возможных бурь и невзгод. Таким средством предохранения стали его апокалиптические «научно-фантастические» картины, которые он, вероятно, писал во время сильных душевных переживаний. На этих картинах Земле, как правило, угрожает другая планета или комета, но Понтито при этом остается неуязвимым. Так, на одной из таких картин нарисован церковный садик, освещенный солнечными лучами, спасающими Понтито от мировой катастрофы. Такого рода картинам Франко давал и соответствующие названия. Так, одна из них называется «Понтито, сохраненный для вечности в бесконечном пространстве».
Франко каждый день вставал рано утром и заранее знал, чем займется. У него была лишь одна задача: увековечить память Понтито. Его видения, когда они являлись ему, были по-прежнему (как и четверть века назад, когда они впервые явились ему) выразительны и рельефны, вдохновляя его на новые достижения. Он с удовольствием «прогуливался» по улочкам своего любимого городка, рисуя виды Понтито с поразительным мастерством, что при давало ему уверенности в собственных силах и развивало чувство собственного достоинства. Впрочем, Франко не был тщеславен. В одном из своих писем он мне написал:
Я не стремлюсь заслужить признание как художник и рисую свои картины исключительно для Понтито… Мне хочется, чтобы стало известно каждому на земле, насколько красив этот маленький городок. Тогда Понтито, может быть, не умрет, хотя приходит все в большее запустение. Надеюсь, что в крайнем случае мои картины сохранят память о нем.