Антропологический код древнерусской культуры

Не государство, а человек должен был стать регулятором темпов движения культуры, начиная с личного и общественного мнения и кончая механизмом моды. Внегосударственные механизмы регулирования темпов культуры имелись и ранее, но они были ориентированы на старину и статику: большое значение здесь имела семья и род в целом, церковный приход, сословное окружение, соответствующее чину на иерархической лестнице. Роль этих факторов в период динамичного развития культуры отнюдь не уменьшилась, но видоизменилась. Так, семья стала менее значить в культурной ориентации молодежи, чем сословие. Этот отход от старины и абсолютного авторитета отцов, подогреваемый и государственной пропагандой, и реалиями своего времени, зафиксировала литература. В «Повести о кавалере Александре» герой ставит престиж дворянского сословия выше престижа семьи. Мотивируя свое желание ехать за границу, он заявляет отцу, что в случае отказа будет нанесен урон его дворянской чести и он не сможет смотреть в глаза своему монарху: «Не знав поля, не видав неприятеля и не слышав оружейного стуку, како приближуся монарху моему и коим достоинством пожаловать повелит мя?».[721] Отмеченный Д. С. Лихачевым в литературе XVII в. конфликт отцов и детей («Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Фроле Скобееве», «Комидия притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого и др.)[722] в петровское время уже не так актуален. Герои повестей петровского времени в конфликты с отцами не вступают, но не потому, что целиком и полностью им подчинены. Скорее, наоборот: непререкаемый авторитет отцовской власти уже побежден, инициатива крепко в руках у детей. Матрос Василий Кориотский самостоятельно принимает решение поступить на службу, и родительское благословение звучит для него не как разрешение на этот шаг, а как традиционное доброе напутствие; кавалер Александр также сам приходит к мысли о поездке за границу и в своей пространной речи, обращенной к родителям, не просит благословения, а скорее угрожает семейным позором в случае отказа. Модель отец – сын как бы переносится с семьи на государство: император именуется Отцом Отечества, граждане – сынами Отечества, Петр Великий опекает дворянство, как отец сыновей, а те в свою очередь преданы монарху, как отцу родному. Однако образ отца в интерпретации Петра I резко отличается от средневекового идеала: к старому безапелляционному подчинению отцовской власти и принуждению как методу воспитания добавляется нововременная вера в силу личного примера и методика воздействия через разум. Петр Первый много раз говорил, что русский народ обучается всему через силу, под давлением верховной власти, однако потом, осознав полезность предпринятого дела, благодарит за науку. При этом царь постоянно ставит себя на место своих подданных, выполняет те же функции, проходит тот же путь наверх (хотя бы формально), изо дня в день подает личный пример трудолюбия, мужества, храбрости, просвещенности и т. д. Он как бы оставался вечным «сыном Отечества», служащим государству-отцу.[723] Его портреты ориентированы на явное омоложение модели, он везде юн и свеж, строен и крепок, полон сил и энергии; он везде изображен как образец «политичного кавалера», притягательного своей молодостью и динамичностью. Девиз монарха, провозглашенный им во время первого путешествия в Европу – «Аз ученик есмь и учащих мя требую»,[724] так и остался его девизом на всю жизнь.

Социодинамика русского общества, прослеживаемая после введения «Табели о рангах», свидетельствует о быстром усвоении молодежью страны постулата о значимости личной выслуги. Культурная социодинамика подтверждает это. Смелость и быстрота, с которой низшие социальные слои усваивают и присваивают себе признаки и характерные черты высших, поражает современников, в особенности сторонников традиционализма. Так, Посошков призывает правительство отменить единообразие «немецкого платья» для мужчин, так как оно скрывает социальный статус последних и позволяет разночинцам хотя бы внешне приравнять себя к боярам и дворянам.[725]