— После отбоя подразделение ложится в кровати, но еще долго никто не будет спать. Слышишь стандартную перекличку:
— Духи-и-и-и!
— Мы-ы-ы-ы!
— Спокойной ночи!
— Спокойной службы!
Далее кто-то авторитетный командует:
— Ну, давай.
И казарменный шут начинает в сотый раз пересказывать тексты одного из официальных государственных юмористов, типа Петросяна. Все смеются и поправляют, когда рассказчик путает слова. Рассказчик осознает ответственность и рассказывает, наигранно кривляясь, пытаясь сделать старую шутку еще более смешной. После каждого рассказа снова повторяется:
— Духи-и-и-и!
— Мы-ы-ы-ы!
— Спокойной ночи!
Если ответа не последовало, т. е. если они уснули раньше дедов, то ночь будет бессонной.
Юмор определяется уникальностью смысловых комбинаций. Его естественная смысловая функция как эквивалента агрессии и доминации — внезапность. Анекдот должен быть свежим. Его пересказывание воспроизводит взаимодействие посвященного и непосвященного. Общий смех снимает игровой конфликт. Общеизвестный анекдот не имеет смысла. Но если в компании всего лишь один человек не знает анекдот, то все остальные поддержат рассказчика в предложении его рассказать. Социальная функция смеха — консолидация, и чтобы анекдот смешил, он должен быть не только свежим, но в первую очередь соответствовать системе знаков, принятой в данной аудитории. Поэтому целый пласт смеховой культуры ориентирован на повтор.
Юмор, пафос и абсурд
Юмор и ирония в армии имеют значение факторов социально-психологической разрядки. Внутреннее смысловое строение фольклорных вариаций, обыгрывающих тему абсурда в армии (как говорят сами военные, «армейского маразма») отражает ее общие проблемы, и, в первую очередь, несоответствие ее идеалогизированного образа реальному положению вещей. Поэтому самой смешной телевизионной передачей солдаты называли «Служу Советскому Союзу».
Несоответствие декларированных целей воинской службы принципам их осуществления на уровне бытовых отношений проявляется в ложном пафосе.
Пафос, как тональность речи, апеллирующей к общим законам бытия, в частной ситуации комичен, и тем самым дискредитирует общие законы, которые якобы утверждает. Поэтому пафос в частных ситуациях смешит, как это: «Армия гибнет, а вы тут в тетрис играете».
«Армейский маразм» как жанр (в качестве образцов см. Приложение II. 4) рождается на стыке идеологического пафоса («армия гибнет») и реалистического упрека («в тетрис играете»). Это конфликт строгости того, кто «строит», и «пофигизма» тех, кто «строится». Проблема того, кто «строит» (в смысле воспитывает) — в ограниченности доступных ему средств воздействия. Не имея возможности заинтересовать, он также не имеет права применять насилие, как крайнее средство принуждения. В его распоряжении остаются только средства убеждения. Акт убеждения при полной незаинтересованности убеждаемых трагикомичен. Убеждающий пытается воздействовать словом; слов не хватает, поскольку убеждаемые «человеческих слов не понимают» по определению. Убеждающий старается подбирать еще более сильные слова и переходит к пафосу. Но «подлинный предметный пафос — только поэтический пафос»,[113]
что классически пародийно иллюстрирует семейная драма Васисуалия Лоханкина с его знаменитым «волчица ты! тебя я презираю». Образ гибнущей армии на фоне играющих в тетрис воинов трагикомичен в не меньшей степени.Рассогласование элементов социального контакта воспроизводит закон построения пародии. «В самом деле, в пародийном слове сходятся и известным образом скрещиваются два стиля, два „языка“: пародируемый язык, например, язык героической поэмы, и пародирующий язык — прозаический низменный язык, фамильярный разговорный язык, язык реалистических жанров, язык „нормальный“, „здоровый“ литературный язык, как представляет его себе автор пародии».[114]
Это утверждение Бахтина относительно законов построения литературных жанров можно применить к социальной коммуникации в целом. Ситуация семантического диссонанса воспроизводит реальность в пародии.