Антропология революции

Незначительная роль, отведенная в майских лозунгах плановому режиму вовлеченности, подчеркивает недоразумение и ошибочность тех интерпретаций событий весны 1968 года, которые отсылали к экстенсивным понятиям индивидуальности или индивидуализма. Плановый режим вовлеченности (régime du plan) гарантирует волевую диспозицию и, соответственно, благо автономности, самостоятельности. Способность личности реализовать свою волю или индивидуальный проект связывается с вовлеченностью в окружающую реальность, обустроенную при помощи функциональных объектов, гарантирующих осуществление этой воли. Данный режим поддерживает связи, которые координируются не конвенциональными формами, удостоверенными какими-либо порядками величия и гарантирующими публичное разрешение разногласий, но иными формами координации. Он предполагает идею выбора, или добровольного согласия, на которой основаны индивидуальная ответственность или же контрактное обязательство между несколькими индивидами, имеющими общие установки («диспозиции»). Наконец, плановый режим также предполагает установление либерального сообщества индивидов, координирующих свои действия на основе согласования мнений и интересов. Этот плановый режим, или режим индивидуального проекта, получил беспрецедентное развитие во Франции и Европе в 1990–2000-е годы, вплоть до проникновения в сферу социальной политики (Breviglieri, Stavo-Debauge, Pattaroni 2003, Breviglieri, Stavo-Debauge 2006). Он не сводится к рыночному отношению, которое представляет собой лишь одну из возможных форм его генерализации на основе публичной оценки. В областях, далеких от экономики, — например, в социальной политике — режим вовлеченности в индивидуальный проект используется для разоблачения (с позиций блага индивидуальной автономии, гарантированной этим режимом) государства всеобщего благоденствия, государства-покровителя (Etat-providence), критикуемого за патернализм. Однако в отличие от интерпретаций, ссылающихся на значение индивидуализма для майских событий, проведенный нами анализ лозунгов Мая 68-го скорее свидетельствует о слабой роли планового режима в событиях того времени. Тогда были задействованы совершенно иные режимы вовлеченности, которые размытая категория индивидуализма различить не позволяет.

Второй режим вовлеченности, занимающий основополагающее место в архитектуре личности, также оказался под ударом. Действительно, в рассмотренных нами майских лозунгах режим личностной привычной вовлеченности (le régime d’engagement familier)[474] оказался очень слабо представлен и даже обесценен. Заметим, что очень часто вовлеченность в этот режим может быть подменена понятием индивидуализма, особенно в тех случаях, когда разоблачению подвергается замкнутость на самом себе (le repli individuel). Вместе с тем режим персональной привычной вовлеченности отличается от планового режима вовлеченности с точки зрения способностей личности, ее отношения к окружающему миру и ее коммуникативных возможностей кардинальным образом. Вовлеченность в персональном привычном режиме находится на более личном и интимном уровне, чем при плановом режиме. В рамках последнего речь идет не о чем-то персональном, а о «выборе» индивида между различными «вариантами», представленными в форме, подходящей для передачи («коммуникации») другим людям, также находящимся в состоянии «индивидов». Благо, гарантируемое режимом персональной привычной вовлеченности, — это уют, удобство, приятная привычная обстановка, зависящие от привязанностей к близкому окружению. Эти привязанности являются настолько персональными, что их невозможно передать, разделить с другими, за исключением близких людей, вовлеченных в то же непосредственное окружение. Именно на этом режиме основаны формы привычного пользования (usage) и обживания близкого пространства (l’habiter) (Breviglieri 2002).

Одна из тем майских лозунгов могла бы отсылать к этой форме вовлеченности в мир. Речь идет о теме повседневности (le quotidieri), присутствующей в призыве: «Освободим нашу повседневность!»[475] — или же в следующем лозунге: «Те, кто говорят о революции и классовой борьбе, не ссылаясь на повседневную реальность, говорят с трупом во рту»[476].