Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Выйдя из кабинета министра, потрясенный состоявшейся беседой, он колебался, следует ли ему нанести визит Буйю-Лафону, своему вышестоящему начальнику, и сообщить ему обо всем. Говорить или нет? Наконец он решил не делать этого. Дюмениль и Шомье стали в высшей степени противны клану Буйю-Лафона, и, если бы там узнали о встрече Дора, разразился бы ужасный скандал. Поэтому Дора взял билет на поезд и уехал обратно в Тулузу.

Не успел он доехать до Тулузы, как в его конторе зазвонил телефон. На сей раз на том конце провода был Андре Буйю-Лафон. «Приезжайте в Париж, – сказал он. – Возникли проблемы, которые следует обсудить». Так Дора снова сел на поезд и снова направился в столицу. Когда его провели в просторную канцелярию президента на бульваре Османн, там уже ждали Марсель Буйю-Лафон и его сын Андре. Прием был леденящий.

– Вы общались с Дюменилем в министерстве! – прокричал Марсель, грозя пальцем и сердито тряся седыми волосами.

– Да, – признался Дора, соображая, кто мог предупредить старика. Шпионы Буйю-Лафона работали везде. – И меня просили не покидать моего поста и сохранить авиалинию в рабочем состоянии. Вот весь наш разговор. Я пообещал так поступить.

Но старик отказывался ему верить и не желал успокаиваться. Все это, гремел он, часть заговора, которому Дора тайно потворствовал. Дюмениль пытался умаслить его и использовать против Буйю-Лафона. Дюмениль состоял в сговоре с Пьером Латекоэром, и цель маневра – в избавлении от него, Марселя, и восстановлении Латекоэра (все еще владевшего 7 процентами акций «Аэропостали») на посту руководителя авиалинии. Едва веря своим ушам, Дора отвергал упреки в свой адрес и безуспешно пытался снять с себя обвинения.

– Когда Латекоэр продал мне авиалинию в 1927 году, – кричал Буйю-Лафон, – единственным ценным элементом из проданного им оказались вы. Сегодня в этом деле вы – мое самое большое разочарование.

Что мог ответить ему Дора? Для человека, возымевшего запоздалую страсть к авиации в шестьдесят два года и потратившего на это увлечение уйму времени и денег, подобное заявление казалось странным. Особенно для того, кто испытывал особенную нежность к Жану Мермозу, на чьем самолете он облетал всю Южную Америку: Жан Мермоз теперь отправлялся в мусорное ведро, как никому не нужная рухлядь!

Целых два дня продолжались дебаты в том же резком духе. Дора угощали и поили на широкую ногу в «Фуке», поскольку оба Буйю-Лафона старались надавить на него и Мермоза и заставить их подготовить радиопередачу на «Радио Парижа» (частная радиостанция) с нападками на Дюмениля. Дора отказался. Он никогда не принимал участия в интригах и не собирался начинать интриговать теперь. Он и Мермозу дал такой же совет, когда тот спросил его, как поступить в создавшейся ситуации. «Аэропосталь» не выигрывала ничего, только оказывалась вовлеченной в заговоры и вендетты. Мермоз, уважавший Дора почти так же, как Сент-Экзюпери, последовал совету и отказался участвовать в радиопередаче. Он возвратился к своим гидросамолетам, Дора же вернулся в Тулузу.

«Вы еще увидите, на что я способен!» – таковы были слова Марселя Буйю-Лафона, сказанные им на прощание. Дора не потребовалось много времени, дабы почувствовать на себе силу этой угрозы. Некий Эдуард Серр, радиоинженер, питал еле сдерживаемую ненависть к Дора с тех пор, как в 1928 году попал в плен к марокканцам. Эдуард не сомневался, что именно по вине Дора он протомился в плену у своих похитителей четыре месяца, прежде чем были предприняты хоть какие-нибудь серьезные усилия для его освобождения. Этот радиоинженер, назначенный главным по радиосвязи в «Аэропостали», во всем выходившим за рамки его конкретной профессии, проявлял определенную эксцентричность, если не сказать больше. Что касается срока плена, тут некого было винить, кроме самого себя: началось все с его писем «друзьям» (а надо сказать, он относился к числу ярых социалистов) – Винсену Ориолу и Леону Блуму. Письма принес мавританский эмиссар полковнику де ла Пенья в Кап-Джуби, а тот переслал их в Мадрид. Эти обращения к двум видным французским «красным», явно далекие от того, чтобы растопить лед, существовавший в отношениях с правительством консерваторов короля Альфонсо XIII, только поощрило Мадрид еще больше мутить воду. Предложение, переданное в ответ марокканцам, состояло в следующем – согласие на освобождение Серра и Рейна в обмен на двадцать мавританских заключенных, задержанных французами мехаристов в Атаре и Порт-Этьенне, или десять мавританцев за одного француза. Французам потребовалось три полных месяца переговоров на урегулирование хоть сколько-нибудь более разумных условий. Дора играл лишь незначительную роль в этих переговорах, в которые большей частью оказался задействован Беппо Массими в Мадриде, но Серр пришел к весьма абсурдному выводу, будто на всем лежала только вина Дора.