Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Чтобы не отстать, другие офицеры-голлисты занялись организацией débauchage[27] подразделений Жиро. Соблазненных обещаниями немедленного продвижения по службе, лучшей оплаты и даже участия в первой же высадке на землю Франции (только под знаменем Де Голля) офицеров и солдат тайком вывозили из Алжира на грузовиках к месту с весьма многообещающим названием «Ущелье дикой женщины», где переодевали в новую форму и выдавали новые удостоверения вооруженных сил «Свободной Франции». Сент-Экзюпери уже видел, как применялись подобные методы в Нью-Йорке и Касабланке. Все тот же почерк теперь наблюдали в Алжире, где Де Голль чувствовал себя в своей тарелке и явно владел ситуацией.

Вот как описал тот период Кеннет Пендар в чарующей книге «Приключение в дипломатии»: «Я помню, какие ожесточенные споры это вызывало в союзническом клубе в старом мавританском дворце, куда стекались все алжирские сплетни. Генерал Бетуар, тот, кто старался помочь нам в нашей высадке в Марокко, и покойный Антуан де Сент-Экзюпери, известный летчик и писатель, с отчаянием наблюдали вражду двух соперничавших между собой французских армий, и это в тот момент, когда саму Францию оккупировал ее самый безжалостный враг». Пендар, проживший эти напряженные дни с ощущением растущего недовольства собственными руководителями (не сумевшими применить указания Самнера Уэллеса держаться твердой линии в отношении Де Голля), отлично понимал их настроение. Так велико было отчаяние Сент-Экса при виде французских солдат, пререкавшихся между собой из-за каждой мелочи, что на одном из завтраков в союзническом клубе Пендар заметил, как он безуспешно пытался сдержать слезы, струящиеся по щекам.

Трагический несчастный случай усугубил и без того мрачное настроение Антуана. Группа как раз получила приказ перебазироваться в Тунис, и Гавуаль уже отправился вперед, подготовить площадку, когда 28 июня Жюль Ошеде, имевший намного больший список боевых вылетов, чем любой другой среди пилотов, разбился над морем у мыса Матифой во время тренировочного полета на «Р-38». Как позже вынужденно признавался полковник Карл Полифка, «лайтнинги», выделенные для французских летчиков, были «изношенные в боях, не годные к полетам машины». Да и как иначе объяснить, что такого закаленного в небе пилота, как Ошеде, могла постичь столь неожиданная судьба. Вся авиагруппа собралась на похороны, присутствовали и два генерала, и Сент-Экзюпери, для которого эта потеря стала еще одним ударом меча по сердцу.

В начале июля отделение, теперь обозначенное как «4-е соединение» в NAPRW (Северо-Африканское крыло аэрофотосъемки), переместилось на аэродром Ла-Марса, недалеко от Туниса и развалин древнего Карфагена. Пилотам предоставили виллу на берегу и приятное общество очаровательной мадам Маст, жены французского генерала, разработавшего план захвата Алжира союзниками с минимальным кровопролитием (в отличие от кровавого месива, получившегося в Касабланке). По единодушному решению ее избрали «maraine», или крестной матерью, авиагруппы, чести которой она пыталась соответствовать с намного большим рвением, чем Мари Бель.

Гавуаля повысили в должности, поручив ему командование звеном после отъезда майора Ло (переведенного в штаб Жиро), и он отправился на свое первое боевое задание 12 июля. Облака помешали ему сделать снимки территории Франции, но он с удовлетворением обогнал немецкие истребители, поднявшиеся атаковать его в небе над Сардинией. На следующий день Андре Анри, бывшему летному инструктору из Истры, недавно получившему звание младшего лейтенанта, повезло больше, и по возвращении он скромно произнес: «Какое это удовольствие – снова увидеть Францию».

Сент-Экзюпери все еще проходил обучение на «лайтнинге», когда в отделение прибыл лейтенант Жан Лельо, блестящий выпускник летной школы в Версале, которого Алиас переманил в июле 1940 года после того, как Лельо решительно вызвался перелететь Средиземное море на стареньком «поте» с деревянным пропеллером. «Я и сейчас еще вижу, как этот большой, неуклюжий человек, – вспоминал позже Лельо свою первую мимолетную встречу с Сент-Эксом, – в небрежно надетой американской летной форме, широкими шагами направляется к нашей палатке, открытой в сторону взлетной полосы. Он рывком пригнул голову, чтобы войти, и меня поразили необыкновенная доброта и живость, сквозящие в его взгляде. Он приветствовал меня с простотой, удивлявшей в этом человеке, который мог претендовать на всеобщее восхищение. Ведь о нем говорили в Америке даже больше, чем во Франции и во всей Французской империи».