Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Этот вечный конфликт между активным и пассивным, кочевым и оседлым, военным и штатским, летчиком и механиком, исследователем и чиновником, завоевателем и побежденным проходит через все творения Сент-Экзюпери и достигает своей кульминации в ошеломляющем лабиринте «Цитадели». Он, возможно, никогда и не читал Ибн-Халдуна, превосходного мусульманского историка, так сильно повлиявшего на Арнольда Тойнби, но Сент-Экзюпери обладал тем, что может называться восприятием жизни этого древнего историка. Жизнь города, как бы ни была она существенна для дальнейшего распространения и передачи культуры, по существу, одновременно и развращает, и губит цивилизацию. Город размягчает людей и делает их «сидячими» (слово это часто встречается в «Цитадели»), то есть удовлетворенными, самодовольными, эгоцентричными, пассивными, вялыми, не склонными творить и развращенными. Не каждый (и это четко сознает Сент-Экзюпери) способен желать жизни, полной опасности, не каждый может стать воином или моряком, авантюристом или пионером-первопроходцем. Те, кто только стоит и ждет, как говорится в пословице, тоже служат. Таковы часовые или стражи в «Цитадели», те, в чьи обязанности входит наблюдать за «Империей». Но таковы и сидячие мастеровые (поскольку любое действие равно противодействию, если не вызвано чьей-то прихотью), например скромный сапожник или плотник, в той степени, в которой они остаются преданными своему призванию, работе и традициям. Развращенность наступает, когда долг, обязанности теряют свою силу в атмосфере всеобщей доступности, все более и более преобладающей в западном мире. Человека в конечном счете формирует не то, что облегчает его жизнь, а то, чему он вынужден противостоять, чему вынужден сопротивляться. Нелегко судить о столь исключительно сложной работе, как «Цитадель», по нескольким страницам.

Леон Ванселиус выделил не меньше сотни различных тем в этой книге, состоящей из 213 глав и 985 страниц машинописного текста (сократившихся до 531-й в напечатанном виде). Многие из глав (точнее назвать их «разделами») являются повторением или вариациями одной и той же темы, поскольку текст, оставленный Сент-Экзюпери, был только рудой или материнской породой, из которой он намеревался извлечь и затем отшлифовать книгу, и, скорее всего, эта книга оказалась бы уменьшена наполовину, если бы судьба позволила ему когда-либо завершить ее. «Это – горный поток, влекущий за собой слишком много гальки, – любил говорить он Венселиусу. – Мне потребуется десять лет, чтобы удалить из него все лишнее». И он не преувеличивал, когда признавался Пьеру Даллозу в свою последнюю зиму в Алжире, что по сравнению с его «посмертной работой» все его другие книги всего лишь «не более чем упражнения».

Подобно Ницше, постоянно говорившему о своем «Заратустре», Сент-Экс часто обращался к «Цитадели», называя ее «моя поэма». Но процесс создания «Цитадели» существенно отличался от творчества Ницше. Для него «Так говорил Заратустра» (кстати, написанный в приступе необыкновенно лихорадочного вдохновения) являлся своего рода философским мятежом, символическим воплощением той философии, которую он позже намеревался прокомментировать и разъяснять в более прямом и менее гиперболическом стиле еще в полдюжине книг («За пределами добра и зла», «Генеалогия моралей», «Эссе Homo», «Антихристианин» и других), изданных до того, как безумие настигло его. Действительно ли предназначал Ницше венчать этим «magnum opus» целый ряд своих работ, как его слишком самоуверенная сестра, Элизабет Форстер-Ницше, позже пыталась утверждать, более чем сомнительно и не слишком интересно нам сейчас. Но «Цитадели» Сент-Экзюпери совершенно определенно предназначал стать таковым уже в 1939 году, а возможно, даже ранее. В отличие от всех его предыдущих книг в этой отсутствовали любые прямые автобиографические ссылки, и повествование поднималось в «вечную» плоскость с помощью притч, призванных иллюстрировать то или иное моральное поучение. В результате, даже в этом грубо обтесанном, неотполированном виде, появилась работа, поражавшая многих читателей как радикальный отход от его ранее прозрачного стиля, хотя на самом деле в «Цитадели» произошло простое усиление поучительного, библейского тона, уже найденного им в эпизоде с Нотр-Дам в «Южном почтовом» или финальном кредо «Военного летчика».

Когда Сент-Экзюпери только приступил к своей «поэме» в 1936 году, он думал назвать ее «Размышления берберского бога», но остановился на названии «Цитадель», выбранном из призыва: «Цитадель, я создам тебя в сердце человека!»

В своей интереснейшей книге «Эстетика Антуана де Сент-Экзюпери» Карло Франсуа сравнил эту фразу с той фразой, которую можно найти в эссе, написанном Эли Фор о Монтене:

«Странная вещь – Паскаль… Доказывает свободную этику каждый раз, когда не может увидеть, как дух изящности проскальзывает в цитадель, построенную его геометрическим духом, и таким образом рушит стены». Если «цитадель» Сент-Экзюпери не страдает от этого частного противоречия, то лишь из отсутствия стремления стать созданием логики.