Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

«Место обитания человека, кто найдет тебя простым резонерством? Кто построит тебя согласно логике?» – вот типичное увещевание, напоминающее конфликт, заложенный еще в «Военном летчике» между интеллектом и духом. «Цитадель» Сент-Экзюпери – не творение Декартовой логики, нет, это творение (по крайней мере, частично) веры Паскаля. Это вера или «пыл», чтобы использовать слово, которое он предпочитал, являющееся синонимичным творческому пламени, сотворившему великие готические соборы Средневековья.

Мимолетные картины «Цитадели», нарисованные одним росчерком Сент-Экзюпери, позволяют читателю обрести свой «дворец отца», поместить его где-нибудь между мифическим ветхозаветным дворцом (среди прочего упоминается пол из черных и золотых каменных плит) и одним из тех укрепленных казбахов, которыми ему довелось восхищаться в Марокко. Но термин «цитадель», хотя и совсем как берберский казбах, по существу обозначающий крепость, живущую автономно и независимо, помимо всего прочего еще и обозначает все гражданские действия, почти совсем как используемый Хоббесом символ его «Левиафана» для олицетворения всего общества.

Хотя не похоже, что Сент-Экзюпери прямо вдохновил какой-нибудь из восточных источников, его «Цитадель» напоминает Коран, являясь одновременно и трактатом по этике, и трактатом по управлению государством. Герой-рассказчик только что взошел на трон своего недавно убитого отца, и его размышления, которыми полна книга, основаны на воспоминаниях о предостережениях и увещеваниях, услышанных от отца, и разнообразят уроки, извлеченные героем-рассказчиком из собственного опыта правления. В этом отношении «Цитадель» становится логическим продолжением «Ночного полета». Ривьер здесь стал неким правителем царства, чьему примеру сын, совсем как Гамлет, стремится подражать. Ибо умерший отец не просто советник и образец для подражания – он символ порядка, который, если вообще уже не прекратил существовать, явно находится под угрозой краха.

В своем увлекательном и интригующем анализе этой книги Карло Франсуа утверждал, что «вождь-отец» в «Цитадели» – частично аллегорический образ Эли Фора. Доктор, позже предпочитавший стать критиком и историком, Эли Фор был, и это достаточно любопытно, хорошим приятелем Леона Верта.

Сент-Экзюпери явно никогда не встречал его: Фор умер в 1937 году, вскоре после того, как Сент-Экс познакомился с Вертом. Но он глубоко изучал его работы, которые произвели на него настолько сильное впечатление, что даже повлияли на используемую им лексику. По рождению и воспитанию Фор был протестантом, испытывавшим потребность верить в Бога в эпоху, очевидно исповедующую позитивизм. Он представил к защите на теологическом факультете в Монтобане в 1909 году диссертацию на тему: «Божественная мудрость в нравоучительной литературе евреев и древних иудеев». Фор к тому времени уже отказался от поисков Бога в Новом Завете и обратился к Ветхому Завету. Ему оставался только один шаг на этом пути познания – отказаться от поисков вообще, под разрушительным влиянием Ницше или того, что он принимал за Ницше. Всю следующую четверть века и до своей смерти Фор соперничал с юным Джованни Папини из Италии, став ярым французским защитником ницшеанства, восхвалял силу как моральный закон в себе, возвеличивал главенство эстетики над этикой и даже пошел намного дальше – обвинив Иисуса Христа в том, что тот «открыл дорогу двадцати столетиям кровавой резни».

Первые строчки «Цитадели» – несомненная дань объединенному влиянию на Сент-Экзюпери и Ницше и Эли Фора. «Слишком часто наблюдал я, как жалость сбивается с пути и движется по ложному следу. Но мы, те, кто правит людьми, научились проникать в тайну их сердец, и мы даруем сострадание только тогда, когда это достойно нашего участия».

По убеждению Ницше, если Европа двигалась по направлению к тому, что он назвал «универсальным счастьем со стадом на зеленом лугу и надеждой, безопасной и облегченной жизнью для каждого», то только из-за двух тенденций, или, возможно, нужно назвать их сантиментами, доминирующими в современном политическом и социальном мышлении: идеала равенства перед законом и «религией» симпатии к страждущим. Последнее может лишь способствовать размягчению людей, первое делает людей подлыми и глупыми, типом, выделенным самим Ницше и высокомерно охарактеризованным как человек толпы и стадное животное. Христианство (он так воспринимал это) поощряло обе тенденции, проповедуя доктрину жалости к слабому и доктрину равенства перед Богом. Паскаль в этом отношении типичен для направления, которое все восемнадцать столетий стремилось к «возвышенному аборту человека».

От чего современное человечество больше всего страдало, так это от глобальной истории проявления мазохизма и получения излишнего удовольствия от собственных страданий и унижения. «Судороги раскаяния» пуритан служили хорошим примером тому, что на философском уровне Паскаль преднамеренно называл «жертва разума на алтаре веры».