Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Слегка неуклюжее сопоставление здесь Бога и Человека (именно написанное с большой буквы и предлагаемое читателю в качестве противоположности) предоставляет драматическое доказательство того, чего стоило Сент-Экзюпери с точки зрения стиля (и как важно это было для него!) попытаться совместить христианскую этику и ницшеанскую психологию. Но поскольку он стремился не изменить ни тому ни другому, ему вдвойне трудно оказалось принять поверхностное понятие, популяризированное Джорджем Бернардом Шоу и некоторыми фабианцами на рубеже столетия, будто социализм действительно представляет собой христианство в действии. Его интересовало вовсе не приумноженное производство товаров и их распределение, но тот пыл и рвение, с которыми они производятся.

Его совсем не привлекала философия утилитаризма, которая в определенной степени легла в основу современного учения социалистов (согласно которому, исходя из полезности произведенного продукта, определяется ценность затраченных на производство действий). Как раз наоборот, для Сент-Экзюпери важность могли иметь только истинная щедрость подарка, непосредственный порыв, выраженный в жесте, любовь, но не прибыль, жертвенность, но не награда. Поэтому он мог даже пересмотреть полезность, взглянув на нее не с точки зрения создания удобств и облегчения жизни человека, а, наоборот, с точки зрения возможности преодоления трудностей, внушительности задач и обязательств – всего того, что выявляет все лучшее в человеке.

Более того, у Сент-Экзюпери в основе понятия Бога лежал тот же самый «резистенцианалистический» критерий. Даже больше, чем для Паскаля, потрясенного жестоким одиночеством бесконечного космоса, Бог для Сент-Экзюпери – deus absconditus (бог, скрывающий свое лицо). В одном месте в «Цитадели» «единственный истинный геометр» (Паскаль) говорит отцу вождя: «Я хотел бы обнаружить во Вселенной след божественной мантии и прикосновение правды вне меня, подобной Богу, так долго скрывавшему себя от людей. Мне хотелось бы схватить его за подол его одеяния, и сорвать покрывало с его лица, и обнажить его. Но мне так и не дано было найти там нечто… Я нашел только самого себя». Вот еще запись Сент-Экзюпери: «Я так и не прикоснулся к Богу, ведь Бог, позволяющий касаться себя, – вовсе не Бог. Так же как если он подчиняется тому, кто возносит ему молитвы. И впервые я понял, что величие молитвы, прежде всего, состоит в том, что на нее нет никакого ответа. Нет никакого обмена, нет корысти, присущей любой сделке».

Не так уж много лет прошло с тех пор, как Норман Винсент Пиил начал бессмысленную кампанию популяризации Бога в Соединенных Штатах, которого он заводил в офисы, и на площадки для игры в гольф, и (а почему-таки и нет?) в кухонные кладовые (ведь американский Бог едва ли способен проявлять женоненавистничество, не желая приложить руку к складыванию тарелок). Философия «Бог среди нас» (и это осознавал Сент-Экзюпери) является неизбежно демагогической и плебейской, вызывая иллюзию божественного вмешательства в каждодневные человеческие дела, которая в конечном счете роняет достоинство и человека, и Бога. Ведь если величие Бога состоит в том, что он уклоняется и сторонится подобной умаляющей его причастности к житейским мелочам, то величие Человека – в том, как он продолжает молиться, зная, что никогда на его молитвы он не получит прямого ответа. Credo quid absurdum (я верю, ибо это абсурдно) Николая из Кузы здесь было преобразовано в Credo quia absconditum (я верю, ибо правда сокрыта).

Случись Богу смягчиться, даже на мгновение, и показать Себя, Он станет виновен в «вульгарности» (это слово действительно используется в одном месте в «Цитадели») и снисходительной индульгенции. Он смягчился бы до избавления человека, освобождения человека от того, что на самом деле суть его жребия и его доля – восхождение к божественному, то есть к неизвестному и непостижимому. Ведь, как выразился Сент-Экзюпери, в единственном коротком предложении: «Не найти тебе у Бога спасения от грядущего твоего становления». Подобно К. из «Замка» Кафки, доля человека заключена в движении вверх, к цели, которую он может лишь смутно представлять, но никогда ему не дано будет ее увидеть.