Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Таким образом, Бог для Сент-Экзюпери был великим молчальником, которого Мастер Екхарт, великий средневековый мистик, называл «безмолвной пустошью, которая и есть Бог». Глупо ожидать, что он поддастся соблазну и выставит себя напоказ, дабы просто заверить человека в своем наличии. В «Цитадели» Сент-Экзюпери явно осудил все дешевые проявления божественного (такие, как, например, видения, архангелы и т. д.), как цирковые «иллюзии» и проделки Панча и Джуди из ярмарочных балаганов. Та же самая серьезность концепции (никому не возбраняется назвать ее «стоической») предполагает косвенное осуждение доктрины христианской «Божьей милости» («Божьей благодати»), даруемой чистым сердцам и Избранным. Даже больше, хотя Сент-Экзюпери ни разу не высказал это явно, это предполагает отрицание божественности Христа, и взгляд на него только как на Сына Человека, а не как на плод Бога или, по крайней мере, Святого Духа.

Это, весьма очевидно, суперчеловеческая концепция Бога, в которой (в этом отношении он так и остался ницшеанцем) понятие божественного было строго очищено от всякого проявления человеческой сентиментальности. Но Сент-Экзюпери, будучи слишком человечным, мог только протестовать против жестокости этой концепции. «Цитадель», как и Книга Иовы, – это творение страдальца; в ней слышно эхо стенаний и протеста. «Явись ко мне, Бог, ибо трудно тому, кто не может вкусить от Бога», «и я познал внутреннюю опустошенность, что означает прежде всего быть лишенным Бога… Почему Ты вынуждаешь меня, Боже, к этому путешествию через пустошь? Один только знак от Тебя, и пустыня преобразуется». Но знак не приближается, и пустыня остается. Человеку приходится самому позаботиться о себе во Вселенной, где он, по существу, совершенно один. Неуверенность и колебания, сомнение и мука, сопровождающие его, – вот удел человека. Здесь Сент-Экзюпери присоединяется к Хайдеггеру. Здесь же он солидарен и с Ортега-и-Гасетом, который в «Человеке и Людях» определяет радикальное одиночество человека как фундаментальное условие человеческого существования. «Богоматерь Одиночества, – как отмечал Ортега, – это Дева Мария, которая остается одинокой без Иисуса, которого убили; и проповедь, читаемая на Страстной неделе, названная «Проповедью по Одиночеству», состоит из размышлений над самыми печальными из слов Христа: «Мой Бог, мой Бог, почему Ты оставил меня? Почему Ты покинул меня в одиночестве?» Эти слова глубочайшим образом доказывают волю Бога, состоящую в том, что человеком можно стать лишь приняв самое сущее и самое человеческое в человеке – его одиночество».

* * *

Невозможно декларировать категорическое суждение о работе, которая так и не была закончена, которая фактически была едва начата и которая так и осталась после смерти ее автора монументальной грудой, только заложенным основанием для каменной кладки, развалинами так и недостроенного сооружения. По крайней мере, никто не может сказать, будто Сент-Экзюпери успел до своей гибели определенным образом примирить антагонистические философии Ницше и Паскаля. Попытка, возможно, была обречена с самого начала, но именно это внутреннее и нарочито бросающееся в глаза противоречие придает «Цитадели» драматическую и в то же самое время патетическую напряженность.

Сент-Экзюпери верил в то, что, поскольку Природа является «источником всего» и, по существу, предваряет логические и грамматические построения, человек уже во время своей жизни встречает противоречия, которые в конечном счете есть не что иное, как продукты его собственного мозга, или, что более определенно, его логики и его языка, используемых в обыденной речи. Эта книга – не место для дискуссии по этому слишком запутанному и сложному вопросу. Но если желание примирить антиномию (кажущуюся противоречием) может считаться константой человеческих размышлений от Гераклита до Гегеля и далее, так что ничто не могло бы быть более неотъемлемо философским, чем отчаянная попытка Сент-Экзюпери соединить две взаимоисключающие доктрины в единое целое двух противоположностей на более высоком уровне познания. Об этом явно забыл Жан Ко, когда написал в специальном выпуске «Икара» (журнала французских пилотов), посвященном Сент-Эксу, следующее: «Кроме того, я правильно понял (без особого труда) суть его трюкачества: Сент-Экзюпери желает быть воином (человеком войны), аристократом, ницшеанцем и много кем еще в том же жанре, и в то же самое время он не стремится, я знаю это твердо, ни к какому мистическому братству или общине достигших зрелости «мужчин». Но нельзя же соединить задекларированное барство, ницшеанскую этику (а в конце концов, почему нет?) и преклонение перед человеком. Что раздражает меня, что режет ухо фальшью, так это смесь двух мировоззрений. Это желание быть лордом, который чувствует себя братом всем и всему только потому, что обнаруживает, как он делит с ними самый неопределенный из общих знаменателей, а именно – он также родился мужчиной».