— Я давно уже приготовила себе все необходимое, чтобы освободить место будущему пришельцу. Так хотят мои советчики — келет. Это они посоветовали мне во сне.
Нахмурился Тымнеквын, слушает старуху, но перебить не смеет: нельзя отвергать то, что посоветовали помощники.
— Там, за пологом, есть припрятанная мною еда, пусть она поможет Имлинэ. Я стара и беспомощна, а ты еще можешь быть полезным. Тебе нельзя следовать за мной. Но сделай так, чтобы мне не было больно…
— Когда? — чуть слышно переспросил Тымнеквын и опустил глаза.
— Завтра, — твердо решила старуха, и это решение уже никто не в силах был отменить, даже если бы раздумала и она сама.
Выполнил ее просьбу Тымнеквын. Сделал так, что не почувствовала боли старая. Нашел пыжиковую шкурку, обмотал вокруг шеи, смочил ремень и осторожно, но сильно стянул вокруг горла. Вздрогнули ноги, перестала дышать старуха. С почестями и уважением унесли тело старухи в тундру инрылинцы. Ее любимые вещи оставили на могиле, чтобы не чувствовала она нужды в верхнем мире.
— Так должны делать настоящие люди, — сказал Ринтылин. — Нужно следовать советам помощников.
Сильно горевал Тымнеквын, но не мог осудить жену за такое решение.
То, что оставила старуха, не могло спасти семью, и Антымавле собрался на охоту.
— Что ты делаешь?! — ужаснулся Тымнеквын, — Нельзя, — пока душа умершего не уйдет вверх. Ринтылин скажет…
Потоптался в нерешительности Антымавле, снял нехотя с плеч снасти, остался.
И пошел слух по Инрылину, что суждено несчастье Тымнеквыну: нарушил Антымавле запрет.
И верно, родился ребенок мертвым…
Ударяется о края бубна тонкая гибкая палочка, касается оболочки, разносится дребезжащий звук.
— Аа-аа-ия-аа-ааа! — запел осипшим голосом Тымнеквын, но что-то не так, не нравится ему.
Прервал песню, перестал бить в бубен, взял кружку воды, смочил ладонь, стал растирать натянутый моржовый пузырь. Давно не пользовался бубном, звук не тот, оболочка высохла.
Светится ярким пламенем жирник у задней стенки. Два других не горят — берегут люди жир.
Тымнеквын потер ладонью пузырь, побарабанил пальцами по обручу, прислушался.
— Еще плохо… — и отложил бубен в сторону.
Склонилась у жирника Имлинэ, сучит оленьи жилки. От нечего делать старик стал разглядывать вспухшие синие жилы на своих ногах, торчащих из-под шкуры, скрюченные ревматизмом пальцы ног.
— Совсем как ветки кустарника, — вздохнул он и снова взял бубен в руки. Теперь, наверно, хорош…
Звенит бубен, льется жалобная песня:
Тяжелая шкура полога приподнялась, всколыхнулось пламя жирника, показалась голова Антымавле. Старик пел, зажмурив глаза, не обращая внимания на пришедшего:
Не раз слышал Антымавле, как пел вечерами Тымнеквын. Его песни были не похожи на шаманские напевы, вселяющие страх. Песни Тымнеквына затрагивали душу, их приятно было слушать, хотя часто они бывали грустными.
Антымавле была понятна тревога старика. Прошла тяжелая зима. Проходит лето, а удачи нет. Держится лед у берега, не уходит в море. Бьют инрылинцы нерпу, изредка лахтака, ловят рыбу, но этого не запасешь на зиму — нужна крупная добыча. А моржа нет и нет. Держится морж на кромке льдов, туда не проберешься на байдаре. Пешком можно, когда дует северный ветер, но много ли унесет человек на плечах по качающемся льдинам?
Тревожно в Инрылине, не лучше в Гуйгуне, Энмыне — по всему побережью.
— Нельзя больше ждать, — решил Тымнеквын. — Лед догонять надо.
Непонятно Антымавле, как это догонять лед. Разве его догонишь? Да и зачем, когда он у берега рядом, даже по льдинам перепрыгивать можно. Постеснялся Антымавле, не стал расспрашивать Тымнеквына. Ведь везде есть свои особенности. Будь он в Валькатляне, ему было бы все понятно, а инрылинские места он знал еще плохо.
На следующий день ушел с утра Тымнеквын и только поздно ночью вернулся домой.
— Расспрашивал я, не ответила. Ринтылин взял голову — разговорилась, сказала: «Не будет моржей у берега, далеко в море они», — объяснил он Антымавле.