Ануш. Обрученные судьбой

Джахан лежал, закрыв глаза, надеясь, что если мать не получит ответа, то уйдет, оставит его в покое, и он сможет еще поспать.

Вернувшись в родительский дом в Константинополе, он лежал без сна каждую ночь, слушая, как дом стонет, как ветер свистит в проулке, который отделял особняк Орфалеа от соседних зданий.

Он не спускал глаз с темных узоров на китайских обоях, пока не наступала ночь, и смотрел на них, когда начинало светать. Он сосчитал количество фигур на каждом квадратном метре. Знал форму каждого низко склоненного над водой изящного дерева. Он мог рассказать, что все птицы летят на восток, а черепахи сидят на камнях лицом на запад.

Часы, висящие в гостиной, отбивали каждый час. Наконец раздавался призыв к утренней молитве. После этого Джахан проваливался в сон без сновидений.

Он проснулся поздним утром. Солнечный свет лился через окна, с лестницы раздавались взрывы девичьего смеха. Его сестры пришли поглазеть на калеку – лежавшего на кровати брата.

Юбки мадам Орфалеа шелестели, пока она пыталась чем-то занять себя в комнате. Она оставила открытыми окна, и с улицы доносились размеренные удары – выбивали ковер.

– Поднимайся, Джахан, – сказала мадам Орфалеа, подходя к кровати сына. – Пришла Мадлен сменить постельное белье.

– Я хочу спать.

– Ты только и делаешь, что спишь! И у Мадлен есть более приятные занятия.

– Скажи ей, пусть придет позже.

– Джахан, окажи мне любезность – смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Он лег на спину и увидел мать, державшую его костыли, и служанку со стопкой белья в руках.

Джахан неохотно отбросил одеяло и сел. Мать посмотрела на его культю в бинтах. Рана перестала сочиться – бинты были сухие. Удовлетворенно кивнув, мадам Орфалеа поставила костыли рядом с кроватью.

– Твоя одежда на стуле, – сообщила она. – Пришел парикмахер твоего отца. Позвони в колокольчик, когда оденешься.

– Я вполне в состоянии побриться самостоятельно.

– Как пожелаешь! – Мать задержалась в дверях. – Твоему отцу сегодня немного лучше. Он хочет увидеться с тобой.

– У меня нет никакого желания общаться с ним.

– Джахан… пожалуйста!

– Я позавтракаю в своей комнате.

После того как мать и Мадлен ушли, мужчина упал на кровать в полном изнеможении и закрыл глаза. Он начал вспоминать последние недели, проведенные в Сивасе: вонь больницы, грязь, забитые кроватями с ранеными коридоры, солдаты, зовущие матерей, препирательства санитаров относительно того, кому достанется имущество еще не умерших воинов.

Джахан видел лицо Муслу, с тревогой всматривающегося в него, ему казалось, что и Армин был рядом и говорил, что ему собираются отрезать ногу. Или это был лишь сон… Во сне он видел и Мурзабея. Бандит стоял около его кровати, держа в руке огромный ятаган, лезвие было покрыто грязью и пятнами засохшей крови. Во сне Джахан молился, чтобы ятаган оказался слишком тяжелым или был сломан, но Мурзабей поднял его над головой, лезвие блеснуло в солнечном свете, и по лицу Джахана потекло что-то теплое, он услышал, как кто-то вскрикнул, и все погрузилось во мрак забытья.

Сев на кровати, Джахан взял костыли и с их помощью встал. Пора выйти на улицу. Прогулки стали способом избегать чрезмерного внимания родных. Его настроение пугало домочадцев, а их предложения помочь всегда вызывали у него вспышки необузданной ярости.

Спуститься по лестнице было непросто, но силы возвращались к нему, и, спускаясь, он уже не заваливался на одну сторону.

На мощеных улицах было сложно управляться с костылями, кожа на руках вся ободралась, но Джахан не сдавался. Никто не оглядывался на одноногого военного. К 1916-му году жители Константинополя привыкли видеть искалеченных и раненых.

Сначала он, ковыляя мимо кафе и посольств, доходил лишь до площади, которая располагалась недалеко от Гран Рю, но через какое-то время уже смог дойти до пристани, пересекал мост Галата и бродил по мусульманской части Константинополя.

Этот день он провел, блуждая по улицам, находя пристанище в кофейнях и у лотков продавцов ракы́[50], пока не пришло время возвращаться домой.

Поскольку фонари не горели, Джахан часто возвращался уже в полной темноте. В один из таких вечеров он споткнулся, когда его окликнули возле моста Галата.

– Капитан Орфалеа!

– Муслу!

– Сэр… вы ушиблись?

– Нет, все в порядке, просто споткнулся. Я рад тебя видеть, Муслу!

– Взаимно, сэр!

– У меня не было возможности написать тебе и поблагодарить за все, что ты сделал для меня.

– Я все равно не получил бы вашего письма. Я был на побережье Средиземного моря. Наш полк возвращается туда через два дня. Да будет вам известно, туда перебросят всю армию.

Солдат пытался не пялиться на культю капитана.

– Позволь мне купить тебе кофе, – предложил Джахан. – «Бриошь» еще открыта.

Мужчины зашли в кофейню, укрывшись от ветра, дующего с моря, заказали кофе и пахлаву.

– Вы хорошо выглядите, господин.

– Ты тоже, Муслу. Где именно ты был на Средиземном море?

– В Галлиполи. Там было просто ужасно. Сообщалось, что АНЗАК[51] союзников потерял тридцать две тысячи солдат, но наши потери были почти так же велики. Пятая армия практически уничтожена.