Анж Питу

— Так вот! В политике не существует бесспорного преступления. Человек является негодяем или честным человеком, смотря по тому, задевает он или защищает интересы того, кто выносит о нем суждение. Те, кого вы называете негодяями, найдут благовидное оправдание своим преступлениям, и многие честные люди, так или иначе заинтересованные в том, чтобы эти преступления были совершены, сочтут их кристально честными людьми. Когда это произойдет, Бийо, нам придется плохо, очень плохо. Люди уже идут за плугом, уже погоняют лошадей. Дело идет, Бийо, дело идет, а мы в стороне.

— Это страшно, — сказал фермер. — Но если дело идет без нас, куда же оно зайдет?

— Бог весть! — произнес Жильбер. — Я не знаю.

— Ну что ж! Раз уж даже вы об этом ничего не знаете, хотя вы ученый, то я, невежда, и подавно. Так что я полагаю…

— Что вы полагаете, Бийо? Ну-ка, ну-ка!

— Я полагаю, лучшее, что мы с Питу можем сделать, — это вернуться в Пислё. Мы снова возьмемся за плуг, за настоящий плуг из дерева и железа, которым пашут землю, а не за человеческий, из мяса и костей, который именуют французским народом и который брыкается, как строптивая лошадь. Мы будем сеять пшеницу, вместо того чтобы проливать кровь, и будем жить свободно и радостно, ведь мы сами себе господа. Вы как хотите, господин Жильбер, а я, черт возьми, хочу знать, куда я иду.

— Погодите, милейший, — сказал Жильбер. — Я сказал уже и снова повторяю: я не знаю, куда я иду, и все же продолжаю идти вперед. Участь моя определена, жизнь моя принадлежит Богу, но мои деяния — это мой долг перед родиной. Лишь бы совесть говорила мне: «Иди, Жильбер, ты на верном пути, иди!». Вот все, что мне нужно. Если я ошибаюсь, люди покарают меня, но Бог простит.

— Да ведь вы сами только сейчас говорили: бывает так, что люди карают даже тех, кто не ошибается.

— И я снова это повторяю. Пусть меня постигнет людская кара! Я стою на своем, Бийо. Прав я или нет, я иду вперед. Боже меня сохрани утверждать, что труды мои не окажутся напрасны. Но Господь недаром сказал: «Мир людям доброй воли». Будем же в числе тех, кому Господь обещает мир. Посмотри на господина де Лафайета: сколько он уже совершил и в Америке, и во Франции, он загнал уже трех белых коней, а сколько он еще загонит! Посмотри на господина Байи — он не щадит своих сил, посмотри на короля — он не щадит своей популярности. Полно, Бийо, не будем себя щадить. Расщедримся немного; оставайся со мной, Бийо.

— Но чего ради, если мы не можем помешать злу?

— Запомни, Бийо: никогда не повторяй при мне этих слов, ибо я стану тебя меньше уважать. Тебе надавали пинков, тумаков, тебя били прикладом и даже штыком, когда ты хотел спасти Фуллона и Бертье?

— Да, и еще как, — подтвердил фермер, потирая больные места.

— Мне чуть глаз не выкололи, — сказал Питу.

— И все это понапрасну, — прибавил Бийо.

— Так вот, дети мои, если бы таких храбрецов было не десять, не пятнадцать, не двадцать, а сто, двести, триста, вы вырвали бы несчастного из рук толпы и спасли от ужасной смерти, на которую его обрекли, вы избавили бы Францию от позорного пятна. Вот почему, друг мой, я требую — конечно, настолько, насколько я могу чего-то требовать от вас, — чтобы вы не возвращались в деревню, на покой, а остались в Париже и в случае нужды я мог бы опереться на вашу крепкую руку и верное сердце; чтобы ваш здравый смысл и патриотизм стали пробным камнем для моего ума и моих трудов; чтобы, сея не золото, которого у нас нет, но любовь к родине и общему благу, вы помогали мне наставлять толпу заблудших на путь истинный, были моей опорой, когда я поскользнусь, и палкой, когда мне надо будет нанести удар…

— … собакой-поводырем, — продолжил Бийо с возвышенной простотой.

— Вот именно, — согласился Жильбер тем же тоном.

— Ну что ж! Я согласен, я буду тем, чем вы хотите.

— Я знаю, что ты отрекаешься от всего: от состояния, от жены, от детей, от счастья, Бийо! Но не беспокойся, это не надолго.

— А мне что делать? — спросил Питу.

— А ты, — сказал Жильбер, глядя на простодушного парнишку, крепкого, но не блещущего умом, — ты возвращайся в Пислё, чтобы утешить семейство Бийо и объяснить, какое святое дело он предпринял.

— Хоть сейчас, — ответил Питу, задрожав от радости при мысли вернуться к Катрин.

— Бийо, — сказал Жильбер, — дайте ему наставления.

— Сейчас, — отвечал Бийо.

— Я слушаю.

— Я назначаю хозяйкой дома Катрин. Ты понял?

— А как же госпожа Бийо? — удивился Питу, услыхав, что права матери семейства переданы дочери.

— Питу, — сказал Жильбер, понявший мысль Бийо при виде легкого румянца на лице отца семейства, — вспомни арабскую пословицу: «Слышать — значит повиноваться».

Теперь пришел черед Питу покраснеть: он почувствовал свою нескромность.

— Катрин — самая умная в семье, — просто сказал Бийо, чтобы объяснить свою мысль.

Жильбер склонил голову в знак одобрения.

— Это все? — спросил Питу.

— У меня все, — ответил Бийо.

— А у меня нет, — произнес Жильбер.

— Я слушаю, — сказал Питу, готовый поступить в соответствии с арабской пословицей, только что процитированной Жильбером.