Анж Питу

За завтраком фермер предупредил Питу, что первое чтение книги доктора Жильбера состоится послезавтра, в десять утра, в риге.

Питу робко заметил, что десять утра — время мессы, но фермер возразил, что нарочно выбрал этот час, дабы испытать своих работников.

Как мы уже говорили, папаша Бийо был философ.

Он ненавидел священников, считая их апостолами тирании, и, если ему представлялась возможность столкнуть один алтарь с другим, он спешил ею воспользоваться.

Госпожа Бийо и Катрин попытались было возразить главе семейства, но фермер ответил, что женщины, если хотят, могут отправляться к мессе, потому что религия — дело женское, что же касается мужчин, то они, если желают по-прежнему работать у папаши Бийо, будут слушать сочинение доктора.

У себя дома философ Бийо был настоящий деспот: одной Катрин дозволялось поднимать голос против его распоряжений, да и то, если фермер в ответ хмурил брови, она умолкала вместе с остальными.

Впрочем, Катрин решила извлечь из сложившегося положения пользу для Питу. Вставая из-за стола, она заметила отцу, что юноша слишком бедно одет для того, чтобы произносить все те превосходные слова, которые ему предстоит огласить послезавтра; раз он будет читать вслух наставления, значит, он будет за учителя, а учителю не к лицу краснеть перед учениками.

Бийо согласился с доводами дочери и велел ей договориться насчет платья для Питу с г-ном Дюлоруа, портным из Виллер-Котре.

Катрин была права, новое платье было для Питу отнюдь не лишним: он до сих пор носил те штаны, что купил ему пять лет назад доктор Жильбер, — штаны, некогда чересчур длинные, а теперь чересчур короткие, хотя, не будем скрывать, стараниями тетушки Анжелики удлинялись каждый год на целых два дюйма. Что же до кафтана и куртки, о них уже два с лишним года не было речи; их заменяла саржевая блуза, в которой наш герой предстал перед читателем на первых страницах этого повествования.

Питу никогда не задумывался о своем наряде. В доме мадемуазель Анжелики не водилось зеркал, а взглянуть на свое отражение в лужицах, подле которых он ловил птиц, мальчику, не склонному, в отличие он Нарцисса, любоваться собою, в голову не приходило.

Но с той минуты, когда мадемуазель Катрин предложила ему сопровождать ее на танцы, с той минуты, когда она завела речь об элегантном кавалере г-не де Шарни, с той минуты, когда слух Питу поразило сообщение о чепчиках, с помощью которых девушка надеется приукрасить себя, племянник тетушки Анжелики взглянул в зеркало и, удрученный ветхостью своего наряда, спросил себя, нет ли и у него средства как-нибудь приумножить свои природные достоинства.

К несчастью, ответа на этот вопрос Питу не знал. Платье его истрепалось; на покупку нового платья требовались деньги, а Питу отроду не имел ни единого денье.

Питу знал, что пастухи, соревнуясь в пении или игре на свирели, увенчивали себя розами; но он справедливо рассудил, что этот венец, пусть даже он окажется ему к лицу, лишь подчеркнет убогость его наряда.

Поэтому Питу был приятно удивлен, когда в воскресенье, в восемь часов утра его размышления о способах украсить себя прервал Дюлоруа, вошедший к нему в комнату и повесивший на стул кафтан и штаны небесно-голубого цвета, вкупе с длинным белым в розовую полоску жилетом.

Вслед за ним вошла белошвейка и повесила на другой стул, стоявший напротив первого, рубашку и галстук; ей было приказано, если рубашка окажется впору, сшить еще полдюжины таких же.

То был час сюрпризов: за белошвейкой явился шляпник. Он принес маленькую треуголку самой модной и элегантной формы, одно из лучших произведений г-на Корню, первого шляпника Виллер-Котре.

Кроме того, шляпник доставил от сапожника пару башмаков с серебряными пряжками, сделанными по вкусу самого сапожника.

Питу не мог прийти в себя, не мог поверить, что все эти сокровища предназначаются ему. В самых дерзких мечтах он не смел вообразить себя владельцем такого гардероба. Слезы благодарности выступили у него на глазах, и он смог пробормотать только одно:

— О мадемуазель Катрин! Мадемуазель Катрин! Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали!

Все вещи были точно по мерке, словно их сшили нарочно для Питу, но башмаки оказались вдвое меньше, чем нужно. Господин Лодро, сапожник, снял мерку с ноги своего сына, который был старше Питу на четыре года.

На мгновение превосходство над юным Лодро преисполнило Питу гордости, но гордость сразу уступила место тревоге, когда он сообразил, что ему придется идти на танцы без башмаков или же в старой обуви, никак не сочетавшейся с новым нарядом. Впрочем, тревога Питу очень скоро рассеялась: ему оказались впору башмаки, присланные для папаши Бийо. Выяснилось, что, по счастью, у г-на Бийо такая же огромная нога, как у Питу, о чем решили не сообщать фермеру, дабы он не обиделся.